Крыжановская Вера Ивановна - Эликсир жизни

и; или, что будет еще проще, свезете меня к ней. Я человек не занятой и не имею права отнимать время у этой почтенной женщины, каждый час которой занят добрыми делами.

   Виконт сделал было гримасу, но тотчас же снова рассмеялся. Хлопнув Супрамати по плечу, он сказал шутливым тоном:

   - О! эти набобы! У них всегда какие-нибудь эксцентричные фантазии. Впрочем, благотворительность такое же развлечение, как и всякое другое, и я охотно исполню ваше желание.

   Час спустя ландо принца остановилось в предместье перед скромным домиком. Они вошли в маленькую комнату, бедно меблированную, где Розали кончала свой скромный завтрак. Удивленная посещением изящных молодых людей, она встала им навстречу.

   Это была высокая женщина лет тридцати пяти, худая и бледная, с нежными голубыми глазами, выражавшими бесконечную доброту. Она слегка покраснела, когда виконт представил ей принца Супрамати и прибавил, что он желает принять участие в ее добрых делах. Розали и не подозревала, что перед ней стоит миллионер; понятно, всякий благодетель был для нее желанным гостем, что она и выразила в простых и сердечных словах.

   - Бедных так много! Но, благодаря Богу, нет недостатка и в великодушных сердцах, готовых прийти на помощь своим братьям, - прибавила она с легким вздохом.

   - Я именно, сударыня, жажду помочь моим несчастным братьям, но не пустяками, а самым радикальным образом. Поэтому я и приехал к вам с просьбой указать мне нуждающиеся семейства, достойные поддержки.

   - О, принц! Да благословит Господь за ваше великодушное намерение! Что же касается семей, достойных вашей доброты, то вам остается только выбирать, - радостно сказала Розали. - Есть, например, одна вдова с шестью детьми, муж которой был убит при несчастном случае на железной дороге. Несчастная только что перенесла тиф, и теперь все семейство умирает от голода; затем одна молодая девушка, круглая сиротка, которая своей работой поддерживает и воспитывает брата и двух малолетних

   сестер. Она гравировала по дереву и артистически вышивала; но вследствие утомительной ночной работы у нее сделалось воспаление глаз, и она может ослепнуть. О! Повторяю, что вам стоит только выбирать! Громаден список несчастных и обездоленных существ, наболевшее сердце которых столько же нуждается в утешении, сколько их тело в пище и одежде. Но самое грустное - это пришедшие в отчаяние, возроптавшие на Божие правосудие и сомневающиеся в Его милосердии. И именно самые честные и лучшие люди впадают в такой нравственный мрак, когда разорение врывается в их жилища и они вынуждены бывают продавать вещи, одежду и мелкие безделушки, дорогие для них, как воспоминание о каком-нибудь далеком счастье.

   В голосе Розали звучало такое глубокое и истинное сострадание, что Супрамати был растроган и сказал с доброй улыбкой:

   - Вы правы, сударыня! Итак, поспешим же внести хоть немного света и надежды в этот мрак отчаяния. Если вы позволите, я буду сопровождать вас, а в моем экипаже мы можем гораздо больше объехать.

   Смущенная Розали надела шляпу и перчатки, уже лежавшие на столе. Когда же она хотела взять корзину с провизией и пакет со старьем, Супрамати остановил ее.

   - Оставьте это, сударыня! Я дам денег для покупки новой одежды.

   Затем он повернулся к виконту, который слушал, кусая усы, но не вмешивался в разговор, и объявил ему, что приедет ужинать, как было условлено, но что остальным днем он распорядится иначе.

   Сидя в великолепном экипаже, рядом с молодым и красивым мужчиной, который подавлял ее своим богатством и титулом, простая и скромная Розали сначала чувствовала себя очень неловко; но разговор Супрамати скоро рассеял эту неловкость. Когда же Розали увидела, что молодой человек верно следует за ней по нищенским квартирам, без отвращения дышит тяжелым и влажным воздухом темных коридоров и неутомимо взбирается по крутым и узким лестницам, она стала считать его добрым гением.

   И действительно, всюду, где ни появлялся Супрамати, он приносил с собой надежду, радость и силы жить. Чек за чеком переходил в дрожащие руки несчастных, уже давно отвыкших от вся-

   кой радости. И помощь, оказываемая Супрамати, не была случайной, временной; нет, он приносил целое состояние, обеспечивавшее семейству приличное существование, дававшее возможность подняться на ноги и начать новую жизнь.

   Никогда еще Супрамати не видел столько слез радости и не слышал столько благословений. Видя, как вера и надежда загорались в сердцах обездоленных и роптавших, Супрамати казалось, что громадное богатство, которым он располагал, есть действительно неоценимый дар.

   Когда он прощался с Розали, они уже подружились.

   - Если вам понадобится о чем-нибудь попросить у меня для ваших бедных, то смело приезжайте ко мне - для вас я всегда дома, или, еще лучше, напишите мне, чтобы я приехал к вам, когда понадобится. Кроме того, я назначу ежемесячную сумму, которую вы будете получать от моего нотариуса и тратить по своему усмотрению, - сказал он.

   - Как мне благодарить вас за вашу доброту! - сказала Розали со слезами на глазах.

   - Есть за что! - со смехом ответил Супрамати. - Я даю только немного золота, которого у меня больше, чем я могу издержать. Истинное же милосердие - это с вашей стороны, так как вы отдаете свое время и труды, и несете нравственную поддержку, которая часто спасает человека от какого-нибудь отчаянного поступка.

   Он вернулся домой счастливым, веселым и довольным, каким уже давно не был. Обедал он один; затем лег на свой любимый диван и задумался о том, что видел и перечувствовал за сегодняшний день. Ему казалось, что он действовал согласно с законом гармонии, дающим человеку счастье, так как он знал по опыту, что сделанное добро дает внутреннее довольство и радость, с которыми ничто не может сравниться.

   Итак, существует, значит, флюидический закон, вознаграждающий за добродетель и милосердие неоцененным благом удовлетворенной совести.

   - Да, - пробормотал он, - я должен изучить эти законы и понять, почему добро создает гармонию, а зло - смуту.

   Дальнейшие дни текли в обычных развлечениях, которыми руководил виконт. Пьеретта ловила Супрамати всюду, где могла, и пускала в ход самое отчаянное кокетство, чтобы окончательно завладеть им. Она была бы крайне удивлена, если бы знала, что он не раз думал, смотря на нее:

   - Бедная игрушка роскоши и порока! Неужели ты никогда не думаешь о том, что тебя ждет нищета или смерть в больнице, когда увянет твоя красота, которой ты теперь торгуешь?

   Однажды вечером виконт со своей возлюбленной и Супрамати с Пьереттой весело заканчивали день в одном модном ресторане. Пьеретта, уже смотревшая на себя как на главную любовницу молодого богача, становилась все смелей и требовательней. В конце ужина выпитое в большом количестве шампанское бросилось ей в голову и довело ее бесстыдство до последних границ. Пропев бравурную шансонетку, которой виконт бешено аплодировал, Пьеретта, не замечая, что Супрамати не выказывал восхищения, начала у него просить награды. Затем она прибавила, что пора бы ему купить ей отель, тем более, что еще сегодня утром она видела в газете объявление о продаже по дешевой цене великолепного дома.

   - Что составляют для тебя какие-нибудь пятьсот или шестьсот тысяч франков, а для меня это целое состояние. Ведь должен же ты обеспечить мое будущее! - закончила она, гладя его по щеке.

   Загадочная улыбка скользнула по губам Супрамати.

   - Ты права: я должен обеспечить твое будущее и уже позаботился об этом. Только вместо того, чтобы купить тебе отель, я положил в банк капитал. Проценты с этого капитала составят солидный пансион, который будет выплачиваться, когда тебе исполнится сорок пять лет. Когда ты будешь стара, чтобы работать, а твои поклонники тебя бросят, ты действительно будешь нуждаться в убежище, чтобы отдохнуть и раскаяться в грехах юности.

   Пьеретта страшно побледнела и не сводила с него глаз.

   - Ты, конечно, насмехаешься надо мной? - спросила она нерешительно.

   - Ничуть. Напротив, я очень серьезно повторяю, что если бы ваши обожатели вместо того, чтобы наряжать вас, думали о том, чтобы обеспечить вам покойную старость, то не столько умирало бы жриц наслаждения от нищеты в углу на чердаке или в больнице. Пока ты молода и красива, Пьеретта, у тебя не будет недостатка в людях, которые будут любить и наряжать тебя, но когда ты состаришься, когда никто больше тебя не пожелает, ты оценишь пенсию, которую я тебе оставляю.

   Бледность Пьеретты сразу сменилась ярким румянцем и она со сверкающим взором вскочила со своего места. Став перед Супрамати и уперев кулаки в бока, она вскричала:

   - Знаете ли, господин дикарь, что вы очень дерзки! Я не прошу, чтобы вы обеспечивали мою старость: кто знает, доживу ли я до таких лет? После такой обиды я вас больше не люблю, скряга, индийский людоед!

   Голос ее дрожал от гнева.

   Виконт и его красавица покатывались со смеху. Супрамати же, казалось, нисколько не был оскорблен такими обидными эпитетами. С любезной улыбкой он вынул из бумажника сложенный лист бумаги и подал его молодой женщине.

   - Не будь неблагодарной, мой друг! Настанет день, когда мой сегодняшний дар очень и очень пригодится. Возьми и спрячь этот документ или, по крайней мере, запомни место, откуда со временем тебе можно будет черпать средства для честной и спокойной жизни.

   Пьеретта не владела собой от бешенства и стояла, как окаменелая.

   После минуты ожидания Супрамати снова открыл бумажник и собирался уже вложить туда дарственную запись, как вдруг актриса, подобно пантере, бросилась на него, вырвала документ и спрятала его за корсаж.

   - Скряга! Трижды скряга! - с презрением сказала она. - Твой покойный брат Нарайяна - рыцарь, никогда не задался бы такими мелочными идеями. Он осыпал золотом и бриллиантами женщин, которых любил, молодостью и красотой которых упивался, причем не кричал им, как трапист: "помни о смерти", и не вызывал перед ними отвратительного призрака старости.

   - Но ведь я не мешаю тебе, дорогая Пьеретта, обменять меня на более рыцарского и щедрого обожателя, - спокойно заметил Супрамати.

   Стройная и грациозная, как котенок, Пьеретта бросилась к нему и обняла его за шею, целуя в обе щеки.

   - Чудовище! Если бы я не любила тебя, конечно, я указала бы тебе на дверь. Когда заговорит мое сердце, то деньги для меня безделица. Что же касается обиды, то разве истинная любовь не терпит и не прощает всего?!...

   Мир был заключен при гомерическом смехе всех присутствующих, не исключая и самой Пьеретты.

  

  

  

   Супрамати вернулся домой поздно, как это вошло у него в обыкновение с тех пор, как близость мертвой женщины заставила его отказаться от своей спальни. Он не был утомлен, но душа его тосковала. Несмотря на свое решение испытать все удовольствия жизни и выпить до дна кубок наслаждения прежде, чем взяться за кубок знания, как говорил ему старик первосвященник дворца Грааля, он никак не мог войти во вкус грубых удовольствий окружавшего его подозрительного общества. Все эти шалопаи без принципов, аристократы, размотавшие свое благородство, аферисты, ожидающие подачки и, наконец, развратные и жадные женщины внушали ему временами настоящее отвращение и у него все чаще и чаще стало являться желание бежать от всей этой компании пьяниц, игроков и кутил.

   С удивлением спрашивал себя Супрамати, каким образом Нарайяна мог целые месяцы проводить в подобной среде и до такой степени пропитаться ею, что сделался способным на убийство? Убийство Лилианы оставалось для него непроницаемой тайной. Неужели Нарайяна мог ревновать женщину, которая торговала собой, что ему было известно, и на добродетель или верность которой было бы безумием полагаться? Человек, имеющий за собой опытность многих веков, не мог увлекаться, как школьник. Очевидно, здесь была какая-то загадка; но только удастся ли ему когда-нибудь разгадать ее?

   В эту ночь Супрамати особенно живо чувствовал все неприятные впечатления. Воспоминание о Пьеретте и о пустых, пошлых разговорах, пропитанных циничными выражениями и сальными анекдотами, было невыразимо противно ему, и внезапно вспыхнуло страстное стремление к гармонии, царившей во дворце Грааля. Он чувствовал, что душа его настоятельно нуждается в спокойствии, тишине и уединении, чтобы сосредоточиться, подумать на свободе о великих проблемах, разрешить которые он призван, и, наконец, изучить две тетради, оставленные ему Нарайяной.

   Ральф Морган по природе своей был труженик. Несмотря на свое болезненное состояние и многочисленные занятия по службе, он всегда был занят умственной работой: писал ученые диссертации и читал все, что выходило нового по его специальности.

   Сделавшись принцем Супрамати и чувствуя себя сильным и здоровым как никогда, он сделался праздным ленивцем, и такое состояние становилось для него невыносимым. Нет, он должен бежать из этого шумного Парижа, бежать от этой шайки пошлых негодяев и перенестись в иную среду...

   Да, он уедет, и уедет завтра же! Мысль о разочаровании виконта и всех прелестных людей, пировавших за его счет, доставляла ему злорадостное наслаждение. Прикинув, во что обошлись бы ему подарки и прощальный пир, он вложил такую же сумму в конверт, который адресовал на имя госпожи Розали.

   Покончив с этим, он позвонил и, приказав принести свой маленький чемодан, велел при себе уложить туда самые необходимые вещи. Он не только хотел уехать из Парижа поездом, отходящим в шесть часов утра, но желал уехать один, без любопытной и недоброжелательной прислуги. Ему хотелось превратиться в такого же независимого, свободного и незаметного пассажира, как прежде.

   Объявив управляющему, что уезжает на две недели и не берет с собой никого, он приказал отвезти себя на вокзал.

   С невыразимым чувством благосостояния сел он в занятое им купе первого класса. Слава Богу! Сегодня виконт не будет приставать к нему со своей нелепой программой и не потащит его во все тяжкие; он не увидит больше бледные и истощенные лица всех этих рабов порока, присосавшихся к нему, как пиявки.

   Оставалось выяснить вопрос: куда ехать? Выбор был огромный, так как в оставленном Нарайяной списке было перечислено более пятидесяти имений, замков, вилл, которыми он владел во всех странах света.

   Супрамати развернул этот список и стал изучать его, восхищаясь методическим порядком перечня. Подле названия каждой собственности были помечены: время ее приобретения, какой капитал она из себя представляет, цифра приносимого дохода и время последнего посещения Нарайяной виллы, замка или имения. В специальной заметке говорилось, где спрятан инвентарь и результаты последней ревизии, а также указывался тайник, где были спрятаны капиталы в золоте и драгоценных камнях: "на случай, если нельзя будет достать денег из банка".

   "Право, Нарайяна был отличный администратор. Он много тратил, но не любил, чтобы его обкрадывали, - с улыбкой подумал Супрамати. - Надо будет следовать его примеру. Его предусмотрительность достойна подражания и показывает, сколько финансовых затруднений он пережил. Мне необходимо, пока я свободен, осмотреть хоть часть моих имений. Но с чего начать при таком громадном выборе?"

   Супрамати еще раз прочел список европейских имений. Там упомянут был один старый замок, расположенный на берегу Рейна. На нем-то он и остановил свой выбор.

   "Это, должно быть, очень интересно, - подумал он. - Я очень люблю эти старые феодальные гнезда, лепящиеся на скалах подобно соколам. От них веет стариной, а легенды окружают их поэтическим ореолом. Замок принадлежит Нарайяне уже три века, и это достаточная гарантия, что в нем не сделано больших переделок в современном духе. Решено: еду туда!"

   По приезде в Кельн он на пароходе отправился дальше к цели своей поездки. Сходить надо было в мало посещаемой местности, где пароход останавливался только по особой просьбе пассажиров.

   Высадившись на берег, Супрамати оказался вблизи небольшой деревушки, красивые домики которой виднелись сквозь пожелтевшую листву полуобнаженных деревьев. Дальше, на крутой скале, казавшейся совершенно недоступной, высился небольшой замок с толстыми башенками и окруженный зубчатой стеной с подъемным мостом.

   В деревне Супрамати спросил, не может ли кто-нибудь проводить его в замок и отнести чемодан. Один старый крестьянин, чинивший бочку, согласился исполнить просьбу чужеземца.

   Был чудный ноябрьский день: свежий воздух был чист и ароматен и Супрамати в самом лучшем расположении духа поднимался по узкой и крутой дороге к замку. Крестьянину скоро наскучило молчание иностранца и он завел с ним разговор с целью узнать, не приходится ли путешественник родственником управляющему. Супрамати, со своей стороны, воспользовался этим разговором, чтобы собрать сведения об обитателях замка.

   - Там есть управляющий, повар, два лакея, экономка и моя племянница Анхен, судомойка. Через нее-то я и знаю отлично

   все, что происходит в этом старом гнезде привидений, - рассказывал крестьянин.

   - А! Там есть привидения? Это очень любопытно! - сказал Супрамати.

   - Понятно! В каждой старой лачуге есть привидения, а здесь и хозяин, и управляющий стакнулись с дьяволом.

   - Черт возьми! Откуда же вы это знаете?

   - О! Это ясно для всякого. Во-первых, хозяин носит такое дьявольское имя, что его невозможно выговорить. Лет десять тому назад он уехал и никто не знает, где он теперь. Тогда же он прожил здесь три года; а между тем, его никто не видал. Одни говорят, что он молод и красив, другие - что стар. Уезжая, он увез с собой лакеев и теперь, за исключением управляющего, весь штат прислуги новый. Управляющий тоже личность очень странная. Он - угрюм и молчалив так, что почти никогда не говорит, и все время, если не занят осмотром замка, сидит запершись в своей комнате. Стар он должен быть очень и лет ему, по меньшей мере, девяносто, так как приехал он сюда еще при жизни моего дедушки; а вид имеет еще такой бодрый, что ему нельзя дать более пятидесяти лет. Он и в настоящее время выглядит все равно как в день своего приезда, а вы сами понимаете, что не стареть можно только при помощи сатаны.

   - Признаюсь, эта причина не убедительна для меня, и я вовсе не считаю бодрую старость даром сатаны.

   - Э! Сейчас видно, сударь, что вы не здешний и потому такой неверующий; а мы отлично понимаем, в чем дело. Не так давно черт выкинул такую штуку, что про то все знают. Я-то узнал от Анхен, которая очень правдива и никогда не врет.

   - Ну, что же такое случилось?

   - Видите ли, в замке есть старая капелла, откуда через запертую постоянно дверь можно попасть в башенку, где, по-видимому, висит колокол. И вдруг месяца три тому назад, среди глубокой ночи, колокол этот стал звонить. Все переполошились и бросились к капелле. Она как всегда была заперта на ключ, а колокол между тем все громко трезвонил. Анхен клялась мне, что никогда в жизни не слыхивала такого раздирающего душу звона; можно было подумать, что хором стонут раненые и умирающие. Тоже прибежал и управляющий. Он был страшно бледен и принес с собой связку ключей. Дрожащими руками открыл он капеллу и, представьте себе, - все свечи на алтаре оказались зажженными! Старик бросился на колени и стал молиться, но все остальные разбежались и хотели отказаться от места. Однако потом одумались и сдались на убеждения управляющего, назвавшего их дураками, и остались, потому жалованье уж очень прекрасное, а дела почти никакого.

   Супрамати с живейшим любопытством слушал этот рассказ. Ночное событие, о котором говорил проводник, должно было возвестить смерть Нарайяны - факт сам по себе странный; но Супрамати ничему уж больше не удивлялся с тех пор как попал в этот причудливый мир.

   Они дошли наконец до площадки, на которой стоял замок. С этой стороны его окружал широкий ров и подъемный мост был опущен, но ворота заперты.

   - Надо позвонить в колокол, и тогда отворят, - сказал крестьянин.

   Когда же Супрамати щедро заплатил ему и хотел отпустить, крестьянин объявил, что раз уж он взобрался сюда, так хочет повидаться с племянницей.

   Они позвонили. Несколько минут спустя отворилось окошечко и суровый голос старого слуги сказал не особенно приветливо:

   - Кто вы? Что нужно? Туристам не показывают замка.

   - Позовите управляющего и скажите ему, что я являюсь от имени его господина, - как-то особенно повелительно ответил Супрамати.

   Несколько минут спустя большие ворота с шумом открылись и к прибывшим быстро вышел человек в черном.

   - Вы от имени господина, сударь? Добро пожаловать! - с почтительным поклоном сказал он.

   - Проводите меня в кабинет принца! Мне нужно поговорить с вами, - ответил Супрамати, пытливо оглядывая управляющего.

   Это был высокий и сильный мужчина лет пятидесяти. В волосах и бороде его пробивалась седина; но свежий цвет лица, блеск небольших серых глаз, легкость походки и движений придавали ему более моложавый вид.

   Управляющий почтительно пошел вперед, указывая дорогу посетителю. Они прошли небольшой мощеный двор, которому высокие окружающие его стены придавали мрачный вид, а затем большую прихожую, очевидно, некогда служившую оружейной залой.

   Судя по архитектуре, замок должен был относиться к двенадцатому или тринадцатому веку. Стены отличались необыкновенной толщиной, потолки были низки, а узкие окна в глубоких нишах производили впечатление бойниц.

   Обстановка вполне соответствовала общему виду. Резьба из почерневшего дуба покрывала стены; мебель была тяжелая и массивная. В большой зале, стены которой были украшены древними портретами и оружием, Супрамати остановился и, положив руку на плечо управляющего, сказал:

   - Я явился сюда не от имени вашего бывшего господина, а от своего собственного. Я - Нарайяна Супрамати, младший брат и единственный наследник покойного принца. Вы должны знать, что он умер, так как колокол капеллы звонил в ночь его кончины.

   Старик управляющий растерянно посмотрел на него.

   - Да, я знаю! Но возможно ли действительно, чтобы он умер - он, который никогда не должен был умерить? - пробормотал он.

   Затем, быстро овладев собой, он схватил руку Супрамати и почтительно поцеловал ее.

   - Добро пожаловать, господин, и да благословит Господь ваше вступление под эту кровлю! Все готово для вашего приема, как все всегда бывало готово для него, когда он приезжал неожиданно.

   Супрамати изумленно смотрел на стоявшего перед ним человека, в глазах которого он подметил то, нечто неуловимое, что светилось в глазах членов их таинственного братства.

   - Почему вы знали, что Нарайяна не умрет, как другие? - спросил он.

   - Как мне этого не знать, я служил при нем еще во времена крестовых походов. Господь позабыл меня, как и его, среди людей, - со вздохом ответил управляющий. - Теперь же, когда он умер наконец, я надеюсь, что настанет и мой черед. Но когда?...

   - Мы поговорим об этом подробнее, и вы расскажете мне свою историю, мой старый друг. Теперь же проводите меня в комнату, которую занимал мой покойный брат, и прикажите подать, если это можно, завтрак.

   Апартаменты, занимаемые обыкновенно Нарайяной, состояли из трех комнат, из которых одна служила библиотекой и выходила в одну из башен. Это была большая круглая зала, освещаемая окнами с цветными стеклами. Стены были отделаны черным дубом, а двери и амбразуры окон были закрыты тяжелыми портьерами, что придавало всей комнате мрачный и строгий вид.

   На полках были и современные книги, и древние фолианты в кожаных переплетах; в одном из углов стояли древние часы в почерневшем резном футляре, а посреди комнаты был большой стол, окруженный стульями с высокими резными спинками.

   Вторая комната представляла что-то вроде гостиной и была обтянута гобеленами, изображавшими сцены из Библии. В одной из ниш стоял шкаф в готическом стиле с колонками, замечательная резьба которого изображала двенадцать апостолов. Стулья в виде скамеек и широкие кресла были снабжены голубыми вышитыми серебром подушками. На стене висел портрет Нарайяны во весь рост, в роскошном костюме времен Франциска I.

   В спальне, на возвышении, под балдахином с гербом стояла громадная кровать с драпировками. Стулья были обтянуты такой же, как и драпировки, материей.

   Все это была древность, слегка выцветшая и поблекшая от времени, но находившаяся в хорошем состоянии и производившая приятное впечатление комфорта. Кроме того, так как наступило начало ноября и в древних стенах было холодно и сыро, то во всех громадных каминах пылал огонь, распространяя приятную теплоту и придавая более веселый вид мрачным комнатам.

   - Через четверть часа, принц, я подам вам завтрак, а в семь часов вечера будет готов и обед, - сказал управляющий, с поклоном выходя из комнаты.

   Едва только Супрамати успел сделать поверхностный осмотр комнаты, как явился управляющий с большим серебряным подносом в руках, который, по указанию своего нового господина, поставил на стол в библиотеке.

   - Как вас зовут, мой старый друг, и с какого времени вы служили моему брату? - спросил Супрамати, разрезая холодную дичь.

   - Меня зовут Жан Тортоз, а покойному принцу я служил уже во времена крестовых походов. О! Повидал я свет и испытал немало приключений, - со вздохом ответил управляющий.

   - Сегодня вечером и завтра, Тортоз, вы расскажете мне все подробно. Теперь же, после завтрака, я хотел бы осмотреть замок, - заметил Супрамати, наливая в древний, украшенный гербом кубок густое, как сироп, вино. - Какое у вас странное вино, чудное и необыкновенно густое, - прибавил он, отпивая глоток.

   - Этому вину триста лет. Запасец его хранится в наших подвалах, которые снабжены не хуже, чем в любом монастыре, - ответил, самодовольно подмигивая, управляющий. - С ключом от подвала я никогда не расстаюсь и забочусь возобновлять бочки, как только они начинают иссякать.

   - И вы не скучаете здесь, в этом одиночестве, мой бедный Тортоз?

   - Я не всегда жил здесь, ваша светлость. Я живал и в Тироле, где у покойного принца также был замок, который теперь уже не существует, а потом и в Бретани. Здесь я всего только триста лет, а кроме того, еще и отлучался нередко. Ох, иногда я забываю счет годам! Чтобы не привлекать на себя внимание и чтобы меня не приняли за дьявола, - в прежние времена это было опасно и могло костром кончиться, - я принимаю свои меры и прибегаю к хитрости. Так, я отсылаю прислугу и нанимаю другую; затем отпускаю бороду или брею ее; а не то перекрашиваю волосы. Иногда я уезжаю и возвращаюсь под видом нового управляющего. Кроме того, вокруг меня все умирают; а так как я стараюсь иметь как можно меньше сношений с деревней, то меня забывают, и никому не приходит в голову, что я все тот же. Жаловаться я не могу; чувствую себя, как в двадцать лет, и никогда не болел. Мой господин всегда был очень добр ко мне и часто живал здесь по два и по три года подряд, когда у него являлось желание покоя и уединения. Но, Великий Боже, как он мог умереть - он, который никогда не должен был умирать? Этого понять я никак не могу, - сам себя перебил Тортоз и схватился обеими руками за голову.

   - Он устал жить и жаждал могильного покоя, - грустно заметил Супрамати. - Бессмертие во плоти имеет свои неудобства.

   - О, да! В этом вы глубоко правы. Меня самого вечно терзает горе - горе переживать все, что любишь. Сколько раз я был женат, сколько имел я детей - и всех пришлось похоронить одного за другим. Даже род их угас, - а я остался...

   - Это очень тяжело, так как при такой уединенной жизни особенно привязываешься к близким существам.

   Управляющий вытер набежавшую слезу. Супрамати тоже опустил голову. Грусть и тоска, временами мучившие его, снова овладели им. Но, быстро подавив это чувство, он оттолкнул тарелку и встал.

   - Теперь, мой друг, покажите мне замок. Я очень люблю эти старые феодальные гнезда. Они всегда полны стариной, а этот замок к тому же хорошо сохранился.

   - Лет сто тому назад он был немного разрушен, но ваш покойный брат все тщательно исправил, не допуская никаких перемен. Теперь он снова простоит век или два.

   С живейшим интересом осмотрел Супрамати внутренность замка, где каждый зал, башенка и сводчатая галерея имели свою легенду, которую Тортоз вкратце рассказывал ему. Но как ни кратки были эти рассказы, Супрамати вывел из них то заключение, что как у древних владетелей замка, так и у Нарайяны женщины всегда играли выдающуюся роль.

   В нижнем этаже Супрамати осмотрел коллекцию оружия, не очень многочисленную, но составленную исключительно из редких и дорогих вещей. Затем они спустились в подземелье, где Тортоз показал ему одиночные камеры и темницы, высеченные в скале. Двери двух из этих ужасных мест заключения были заперты. Осеняя себя крестным знамением, управляющий заметил, что темницы эти имеют свою трагическую историю.

   У Супрамати явилось было желание заглянуть в одну из этих камер, таивших в себе какую-нибудь кровавую драму прошлого, но заметив беспокойный и озабоченный вид управляющего, он воздержался от этого. Тортоз же, видимо, желая дать разговору другое направление, поспешно повел его осматривать погреб.

   Погреб представлял обширное подземелье. Два массивных столба поддерживали сводчатый потолок и во всю длину стен были выстроены бочки вышиной в человеческий рост. Они почернели от времени, и на каждой из них вместо этикетки была прикреплена медная дощечка, на которой было написано название и возраст содержавшегося в бочке вина. Кроме того, по углам, в груде песка, были зарыты замшелые бутылки.

   Посредине стоял круглый стол и несколько скамеек; с потолка, на железных цепях, свешивалась зажженная масляная лампа, красный дрожавший свет которой отражался на стоявшем на столе большом серебряном подносе и золотых кубках.

   - А! Вы уже осветили погреб в честь меня, - с улыбкой заметил Супрамати.

   - Нет, ваша светлость! Этот погреб я никогда не оставляю в темноте. Но не угодно ли вам присесть, отдохнуть и выпить несколько кубков самого старого вина, какое только хранится в погребе? Покойный принц всегда так делал, чтобы отпраздновать свой приезд. Он спускался сюда, я подавал ему лучшее вино, и мы выпивали за его здоровье; хотя, благодаря Богу, оно всегда находилось в цветущем состоянии.

   - Но, дорогой Тортоз, если после того, что выпито мною за завтраком, я угощусь еще здесь, то буду мертвецки пьян, - со смехом сказал Супрамати.

   - Сейчас видно, принц, что вы еще недавно сделались бессмертным, иначе вы знали бы, что никогда не будете пьяны, - с лукавой улыбкой ответил Тортоз.

   - В таком случае, давайте; но только налейте и себе кубок, - весело сказал Супрамати.

   Выпив кубок старого ароматного вина, которое огнем пробежало по жилам, он самодовольно заметил:

   - Превосходно! Настоящий нектар! Итак, вы говорите, Тортоз, что Нарайяна любил это вино?

   - Я думаю. Когда он бывал в замке, то часто спускался сюда; когда же он приехал сюда последний раз, чтобы жениться, он...

   - Как? Нарайяна женился десять лет тому назад? - покричал пораженный Супрамати.- Но на ком же? На принцессе Наре?

   - Нет, ее звали Элеонора. Он привез ее сюда, и один старый священник тайком обвенчал их в капелле замка. Затем они уехали, а года через полтора оба вернулись назад; только принцесса была при смерти, больна, и в одно прекрасное утро ее нашли в постели мертвой. Она похоронена здесь в фамильном склепе. Графиня Гизелла тоже умерла здесь.

   - А кто была эта графиня Гизелла?

   - Она была дочерью одного баварского графа. Это было во время Тридцатилетней войны. Покойный принц находился тогда в армии Валленштейна, только под ложным именем. Графиня Гизелла безумно в него влюбилась и, узнав, что он в лагере Валленштейна, а что ее отец с братьями убиты, она переоделась пажем и присоединилась к нему. Покойный принц был очень тронут, казалось, такой преданностью; а так как ему уже надоела война, то он приехал сюда с графиней и женился на ней. Я еще и сейчас как живую вижу ее, когда она приехала сюда. Она была в глубоком трауре, но прекрасна, как королева, со своим белоснежным цветом лица и блестящими, как бриллианты, глазами. Пять или шесть лет прожили они очень счастливо, а затем графиня Гизелла тоже заболела и умерла, произведя на свет мальчика... Ребенок всего только несколькими месяцами пережил мать. Оба они тоже похоронены в склепе.

   - Нет ли еще других близких Нарайяне женщин, похороненных здесь, кроме упомянутых вами? - спросил Супрамати, все более и более удивляясь.

   - Несомненно есть. Красавица сарацинка, Изолина и еще одна. Всех этих он привез сюда из Тироля, когда молния ударила в замок и сожгла его.

   - Эту сарацинку он, вероятно, привез после крестового похода?

   - Именно. Это было во время третьего похода, когда я поступил к нему на службу. Принц тогда принял крест, только носил он другое имя, а именно рыцарь Родек. Он собрал и вооружил отряд конных стрелков, в числе которых был и я, мастер по стрельбе из арбалета. Сначала мы шли с императором Барбаруссой; а затем, не знаю почему, мой господин перешел в лагерь английского короля Ричарда. Я отличился при осаде Сен-Жан д'Акр, и думал, что два раза спас жизнь своему господину; понимаете, что я еще не знал тогда, что он бессмертен. Один раз, в горячей стычке с неверными, когда сарацинский всадник чуть не размозжил ему голову секирой, я отбил его руку эфесом меча. Второй раз одна сарацинка, которую он взял в плен и держал в своей палатке, хотела отравить его; но мне удалось помешать этой гадости. Он только посмеялся над этим; но тем не менее выразил свою благодарность. Когда я был опасно ранен в битве при Азоре, рыцарь, то есть принц, самоотверженно ухаживал за мной. Тем не менее мне становилось все хуже да хуже, и вот однажды ночью я уже думал, что настал мой конец, до такой степени мне сделалось плохо. Пришел принц, осмотрел меня с озабоченным видом и долго думал. Затем он опустился на колени около моей кровати и прошептал:

   - Хочешь ли ты выздороветь и жить - жить долго, так долго, что потеряешь счет годам? Не будешь ты потом проклинать меня за это?

   Я, конечно, не понял весь смысл его слов, но жить я хотел, а потому и ответил:

   - О, господин рыцарь. Вылечите меня и я всегда буду благословлять вас, как бы долга ни была моя жизнь!

   Тогда он дал мне такого вина, какого я до тех пор никогда не пробовал. Все во мне, казалось, горело и разрывалось; а затем я впал в забытье. Когда же я очнулся, то был таким же здоровым и сильным, каким вы меня видите сейчас.

   Возвращаясь в Европу, мой господин увез с собой красавицу сарацинку, которая скоро умерла. Тогда он женился на Изолине, с которою познакомился при дворе герцога австрийского.

   Я же, как видите, живу да живу; хотя по временам чувствую себя страшно утомленным жизнью. Впрочем, жаловаться я не могу; принц всегда щедро меня одаривал, я всегда имел право жить в любом из его владений и он почтил меня своим доверием. Но иногда меня грызла страшная тоска, и в одну из таких черных минут я сделался даже монахом. Тридцать лет провел я в монастыре, но под конец эта жизнь мне надоела. Я бежал и нашел своего господина. Тот посмеялся надо мной и тотчас же женил меня: "Чтобы очистить тебя от рясы и тонзуры", - сказал он.

   Управляющий умолк и погрузился в свои воспоминания. Супрамати тоже задумался; затем, быстро выпрямившись, он сказал:

   - Тортоз! Не знавали ли вы также принцессу Нару, вдову Нарайяны?

   Тортоз вздрогнул, а затем ответил тихим голосом:

   - Если вы говорите про баядерку из Бенареса, то - да. Она была блондинка с черными глазами. Только не знаю, та ли это?

   - Блондинка с черными глазами? - повторил слегка взволнованный Супрамати.

   Затем, указав на одну из скамеек, он прибавил:

   - Садитесь, Тортоз, и расскажите подробно все, что вы знаете про баядерку из Бенареса.

   - Это случилось не так давно, не более ста восьмидесяти лет назад, - начал управляющий, собравшись с мыслями. - Тогда я жил не здесь, а в Бретани, в другом старом замке принца, и женился на моей доброй Целестине. Мы были очень счастливы. Нашему первому ребенку только что исполнился год, как вдруг неожиданно приехал принц. Должен прибавить, что он был в отсутствии более двух лет, но где пропадал - неизвестно.

   Приехал он ночью, в почтовом экипаже, из которого вышел, неся на руках что-то завернутое в плащ, похожее на большого ребенка. Затем позвали мою жену. После она рассказала мне, что принц привез с собой очень молоденькую девушку, прекрасную, как ангел, но, видимо, очень больную, так как она была в обмороке, и потребовалось более часа усилий, чтобы привести ее в чувство. Несколько недель девушка эта была опасно больна. Принц же был очень влюблен в нее, по-видимому, и вместе с моей женой самоотверженно ухаживал за ней.

   Позже я тоже видел эту странную женщину. Она действительно была дьявольски хороша собой; притом так добра и нежна, что мы с женой искренне привязались к ней, особенно когда мы стали понимать друг друга. Тогда-то мы узнали, что она баядерка, уроженка Бенареса.

   Сначала она говорила только на каком-то неизвестном языке, который понимал один принц. Когда она стала выздоравливать, то наотрез отказалась надеть одежды, принесенные моей женой, и продолжала лежать в постели. Тогда принц приказал открыть привезенный им с собой сундук, который был полон одежд, каких мы никогда не видали, но которые я счел за восточные. Там были газовые юбки, вышитые золотом и серебром, разноцветные шарфы и странные драгоценности, связанные длинными нитками жемчуга.

   Маленькая незнакомка, начинавшая уже ходить, была в восхищении. Она тотчас же нарядилась, надела на руки и ноги широкие браслеты и решила потанцевать, как только будет в состоянии крепко держаться на ногах. Позже она часто танцевала, а иногда и пела под аккомпанемент чего-то вроде гитары. Ах, как она играла и пела! Как настоящий ангел! Когда же она танцевала, то ее можно было принять за райское видение.

   Принц явно боготворил ее, а она, - странная вещь, - не терпела его и открыто показывала это. Сначала он смеялся над этим и силком целовал ее, когда она отталкивала его; но затем отношения обострились и начались ссоры. Они говорили на непонятном нам языке, но по тону и жестам видно было, что это были горькие, обидные слова.

   Однажды ночью она убежала из спальни и укрылась у нас. Она дрожала, как в лихорадке. Наполовину жестами, наполовину словами на своем ужасном языке она дала понять нам, что не хочет его, что он внушает ей ужас. Несколько дней спустя после этого случая мы снова были разбужены - на этот раз призывными криками самого принца, и все бросились в сад, так как крики доносились оттуда.

   Я должен сказать, что в саду находился большой пруд. В него-то бедная баядерка и бросилась, убегая от преследования.

   Принц сам уже бросался, должно быть, в воду, так как он был весь мокрый, но не мог найти ее. Очевидно, он не знал, в каком именно месте она бросилась. Принц приказал зажечь факелы и баграми обыскать весь пруд; тому же, кто найдет утопленницу, он обещал целое состояние. Никогда еще не видал я принца в такой ярости. Он был смертельно бледен, топал ногами и произносил ужасные богохульства.

   Прошло более часа в тщательных поисках: ни сети, ни багры не достали ничего. Наконец, помощник садовника Теофил нашел тело и вытащил его на берег.

   Бедная баядерка казалась мертвою. Да и могло ли быть иначе, когда она пробыла под водой более часа. Лицо ее посинело, члены похолодели, легкие одежды облепили тело, а с длинных волос струилась вода.

   Как безумный, бросился к ней принц. Руки его дрожали, зубы стучали; но он никому не позволил прикоснуться к ней и сам отнес ее в лабораторию.

   - У него была там лаборатория? Какая? - перебил Супрамати, у которого кружилась голова от всего, что он услышал о своем предшественнике.

   - Лаборатория алхимика. Так как он запирался там иногда на два или на три дня, запрещая кому бы то ни было беспокоить себя, то все мы предполагали, что он делает там золото при помощи дьявола. Все боялись того места и избегали подходить к нему.

   И вот туда-то он отнес баядерку и заперся с ней. Что он там с ней делал, каким колдовством воскресил ее? - этого никто, даже я, никогда не узнал. Только через три дня он вышел с баядеркой. Она была жива, но казалось, у нее не было ни капли крови в жилах, до такой степени она была прозрачна, а выражение ее глаз просто оледенило меня.

   Немного спустя мы вернулись сюда. Принц с индуской тоже приехали, и он сказывал, что женился на ней. Она больше не сопротивлялась и сделалась его женой, но только была грустна и апатична, точно приговоренная к смерти. Месяца через три принц уехал и увез молодую жену, а с тех пор я ничего о ней не слышал и не знаю, что с ней сталось.

   Я предполагаю, что она умерла, так как после того он еще раз женился здесь. Я не помню хорошо имени баядерки, но оно похоже на имя принцессы, которую вы назвали его вдовой. Если бы я увидел ее, я наверное сказал бы вам, она ли это. А, может быть, она жива, если он дал ей то же вещество, что и мне. Эта вещь возможна!

   Возможно также, что он женился здесь потихоньку от той. Последняя жена его, войдя в этот замок, вышла из него только для того, чтобы спуститься в склеп.

   Супрамати вернулся в свои апартаменты совершенно поглощенный всем услышанным и отпустил Тортоза, отложив до следующего дня дальнейший осмотр замка. Он хотел остаться один.

   Чем больше думал он о Нарайяне, тем загадочнее становился тот для него. Каким образом, будучи посвящен в такие важные и интересные тайны, мог он наполнять свою жизнь нескончаемым рядом трагических любовных приключений, всегда кончавшихся смертью несчастных женщ