Давыдов Денис Васильевич - Г. Серебряков. Денис Давыдов - Книги

Геннадий Серебряков

ДЕНИС ДАВЫДОВ

МОСКВА

"МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ"

1985

OCR и вычитка - Александр Продан, Кишинев

alexpro@enteh.com

19.03.06

Серебряков Г. В.

Денис Давыдов. - М. : Мол. гвардия, 1985. - 446 с, ил. - (Жизнь замечат. людей. Сер. биогр.; Вып. 14 (661)).

В пер.: 1 р. 90 к. 150000 экз.

Имя Дениса Давыдова стало легендарным еще при его жизни. Герой Отечественной войны 1812 года, верный последователь суворовских традиций, он был одним из инициаторов партизанского движения в России. Денис Давыдов известен и как самобытный поэт, и как автор произведений по истории военного искусства. О жизни "певца-героя", полного мужества и отваги, всегда готового "вновь за родину восстать", и рассказывает автор.

СОДЕРЖАНИЕ

Благословение

Лик переменчивой фортуны

"Голова и Ноги"

Крещение

Глаза в глаза

Дым салонных баталий

Под инеем севера...

Под зноем юга

"Отступая... Наступать!"

Огненные версты

Малая война

Преследование

На полях Европы

Генерал... по ошибке

Потаенный огонь

Штурм или осада?

Эхо декабрьской грозы

Последняя война

Любовь и слава

Основные даты жизни и творчества Д. В. Давыдова.

Краткая библиография

Партизанам 1812 года и народным мстителям Великой Отечественной войны, светлой памяти отца моего, Серебрякова Виктора Алексеевича, начальника штаба Дятьковской партизанской бригады, павшего смертью храбрых на Брянщине, посвящаю.

От редкого Семеновского леска знакомо пахнуло влажной листвяной прелью и грибами.

Денис Давыдов, ехавший вдоль самой опушки так, что ближние ветки мягко шуршали по киверу, почуяв этот тонкий и грустный аромат ранней осени, памятный с самого детства, непроизвольно придержал коня и вдруг почти неожиданно для себя понял, что спешить, собственно, некуда. Отправляться к полку, бывшему в арьергарде Коновницына за Колоцким монастырем, не имело смысла. Надо было где-то здесь, вблизи главной квартиры, дождаться столь важного для себя решения светлейшего. Князь Багратион обещал всячески поддержать перед Кутузовым просьбу Давыдова о посылке под его командой в неприятельский тыл летучего отряда.

Мысль о сем дерзком военном предприятии владела Денисом давно, чуть ли не с самого начала кампании. Ему памятны были сообщения об успешных действиях испанских гверильясов ¹, против которых были бессильны лучшие наполеоновские маршалы. Эти сообщения он всегда читывал с восторгом. Да и собственный кое-какой опыт у Давыдова тоже имелся: во время Северной войны с малым авангардом Кульнева он за год трижды прошел Финляндию из конца в конец и сам убедился, как страшен был для шведов урон, который они тогда чинили средствам сообщения и тылам неприятельской армии. Тактика, какой они пользовались в ту пору, и была, по сути, самой что ни на есть партизанскою: тайные стремительные рейды и внезапные налеты на шведские гарнизоны и транспорты.

¹ Гверильясы - так называли в России испанских партизан, сражавшихся против поработителей-французов.

Окончательно утвердился Давыдов в этой сокровенной мысли после разговора с добрым приятелем своим и сотоварищем брата Евдокима по кавалергардскому полку поручиком Михаилом Орловым, который со специальной парламентерской миссией успел дважды побывать у французов и даже встречался с Наполеоном.

Пробыв в общей сложности во вражеском стане около двух недель, лихой и сметливый кавалергардский поручик сумел узнать многое. Сведения, им привезенные и изложенные в "Бюллетене особых известий", были поистине бесценны.

- Ежели б ты видел, какую нужду уже терпит сия хваленая победоносная армия в российских пределах, - рассказывал, поблескивая живыми, чуть навыкате глазами, Михаил Орлов при встрече Давыдову. - Наполеон намеревался в двадцать дней поставить отечество наше на колени. Именно настолько и было взято с собою продовольствия. Ан не вышло!.. Теперь же у них ни хлеба, ни фуража. Местных же припасов хватает лишь тем, кто идет впереди. Да и то с натяжкою, поскольку мужички наши за дело берутся: сами палят амбары да по лесам с вилами-топорами хоронятся. За передовыми французскими корпусами двигается ныне истинно голодная орда, Ксерксовы толпы. Особое бедствие терпит кавалерия, обочины дорог, где мне проезжать доводилось, чуть ли не сплошь завалены трупами павших лошадей да брошенными фурами.

- А сильна ли служба аванпостная? - поинтересовался Денис Давыдов.

- Да таковой, как мне сдается, по тылам ныне и вовсе нет. Француз по натуре своей беспечен, охранение почитает излишним. Его, мол, и так все бояться должны. Ох, казачков наших залетных сотню-другую к ним бы в гости туда, - мечтательно заключил Орлов. - Вот бы страху нагнали, вот бы потешились!..

После этого разговора Давыдов принял окончательное решение просить под свое начало поисковый отряд, с которым намеревался принести пользу отечеству гораздо большую, чем неся службу в составе полка. Где-то за Гжатью, воспользовавшись передышкою в аванпостных сшибках с неприятелем, он написал князю Багратиону письмо и передал его с адъютантом, своим юным двоюродным братом, лейб-гусарским поручиком, исполнительным и расторопным Базилем Давыдовым, которого сам не так давно настоятельно рекомендовал князю Петру Ивановичу.

И вот вчера, 21. августа ¹, Денис Давыдов был зван к Багратиону в его квартиру, наскоро размещенную в полутемном овине при Колонком монастыре. Разговор состоялся добрый. Князь Петр Иванович, уже извещенный, что отступление наконец-то прекращено и наши войска твердо встают на позиции для генерального, так давно желанного им сражения, был по сему случаю в отличнейшем расположении духа, возбужден, порывист и деятелен. Ответив на приветствие, тут же спросил:

¹ Все даты приводятся в книге по старому стилю.

- А сельцо-то Бородино, как мне сказывали, брат Денис, вроде бы твое родное гнездо?

- Да уж куда роднее... Именье батюшки моего! Здесь я, можно сказать, и вырос и ощутил первые порывы сердца к любви и к славе, - с невольною грустью откликнулся Давыдов.

- Понимаю, - голос Багратиона зарокотал мягче, - однако ж и горжусь вместе с тобою, что судьба определила место сие к решающей битве во избавление России от грозного нашествия. Пусть же родные веси твои послужат нетленной ратной славе отечества нашего!..

Соображения Дениса относительно партизанских действий противу французов князь слушал внимательно, чуть прищурив свои огненно-быстрые глаза, как будто вглядываясь куда-то в даль из зыбкого полусумрака монастырского овина. Давыдов же, сразу уловив подлинный интерес славного боевого генерала к его словам, все более воодушевлялся:

- Неприятель идет одним путем, и путь сей протяжением своим вышел из меры; транспорты его жизненного и боевого продовольствия покрывают пространство от Гжати до Смоленска и далее... Что делают толпы казаков при авангарде? Оставя достаточное число их для содержания аванпостов, надо разделить остальное на партии и пустить их в середину каравана, следующего за Наполеоном. Они истребят источник силы и жизни неприятельской армии. Откуда возьмет она заряды и пропитание?.. К тому же обратное появление наших посреди рассеянных от войны поселян ободрит их и обратит войсковую войну в народную...

- А ведь ты дело говоришь, - раздумчиво произнес князь, и брови его столкнулись у резкой поперечной складки на переносье. - Нынче же пойду к светлейшему и изложу ему твои мысли!

Однако Кутузов вчера оказался занятым неотложными делами по диспозиции предстоящего сражения, и разговор с ним князю Петру Ивановичу пришлось перенести на сегодняшний день.

- Мне велено находиться при левом фланге в Семеновской, - кратко сказал он Давыдову. - Будь неподалеку. Пришлю в случае нужды за тобою адъютанта.

...Так что теперь остается одно: набраться терпения и ждать известия Багратиона о решении светлейшего. Да, видимо, и ехать далее никуда отсюда не надобно - вот оно, Семеновское, рядом, ежели чего, в два скока - и там... Самое время передохнуть малость и кости размять.

Давыдов привычным махом спрыгнул с седла и снял с притороки плотно скатанную черную кавказскую бурку, жалованную в свое время князем Багратионом, и раскинул ее на мягкую шелестящую лиственную россыпь под березами. Коня же, ослабив подпруги, пустил вольно, зная, что, приученный к порядку, он от лежащего хозяина далее чем на два-три шага не отойдет. Потом, с наслаждением вытянувшись и зарывшись в длинный шелковистый мех бурки, стойко пропахший лошадиным потом и бивачной костровой дымной горечью, не спеша набил табаком и раскурил маленькую болгарскую черешневую трубку, которую возил с собою с Дунайского похода. Уставшее тело наливалось зыбкой и сладкой истомой, а к горлу сама собой подкатывала теплая и солоноватая жалостливая волна...

Нет, никогда ранее не думал Денис Давыдов, что ему, боевому офицеру, прошедшему несколько кампаний, доведется вернуться в родимые, столь близкие его душе края вот так - вместе с войною, яростно отбиваясь, но все равно ведя за собою прямо к отцовскому порогу тяжело нависавшего на самые плечи неприятеля. Осознавать эту суровую правду было больно и горько.

Все вокруг было прежним, и все менялось на глазах. Отеческий дом на бородинском взгорке, крепкий и приземистый, с двумя могучими дубовыми колоннами по фронтону, с конюшней, каретным сараем и флигелями был занят высокими чинами главной квартиры и окутан бивачным дымом расположившихся поблизости гвардейских егерей Бистрома и елизаветградских гусар. На Курганном холме, хорошо видимом отсюда, где он когда-то мальчиком играл и резвился и с упоением читал известия об итальянских и швейцарских победах Суворова, без устали трудились пехотинцы и артиллеристы 7-го корпуса под командою его сводного двоюродного брата Николая Раевского, сооружая батарейный редут, которому суждено будет остаться в истории под именем их славного командира... Повсюду - и в Бородине, и в Семеновском, и в Горках - с глухим грохотом и треском рушились крестьянские избы, овины, сараи и курные бани: бревна тут же подавались на строительство фланков, двойных палисадов и других укреплений. Светлый и нарядный лесок впереди кургана, сквозь который он подростком любил проскакивать с лихими гончими, наотмашь рубили топорами расторопные пионеры, превращая живую красоту в засеку, в неодолимую преграду для вражеской кавалерии...

Уже завечерело. Белая бородинская Рождественская церковь на холме над низинным заливным лугом, всегда напоминавшая Денису Давыдову летящий корабль, окрасилась неярким закатным багрянцем. А он все лежал с давно погасшею трубкой в руке на остывающей, прохваченной сумеречной сыростью отчей земле и с какой-то отрешенной, почти спокойной ясностью думал о том, что вся его жизнь с самой ранней поры, с которой он себя помнил, вся жизнь с ее радостями и печалями, восторженными порывами и тягостными сомнениями, с ее добром и злом, честолюбивыми мечтами и суровой неприкрашенной явью, может быть, и была дана ему лишь для того, чтобы он в годину смертельной опасности, нависшей над Россией, отдал ее на общее благо, как отдают ныне свои жизни тысячи других соотечественников. И ничего нет на земле и не будет вовеки превыше этого священного долга.

Обостренное, пронзительное чувство, испытанное и окончательно непреложно понятое им на опушке Семеновского леса, на окраине родимого Бородинского поля, Денис Давыдов сумеет выразить позже как главное и, пожалуй, единственное в ту пору устремление и предназначение своего поколения: "...Под Бородином дело шло о том - быть или не быть России... В эту священную лотерею мы были вкладчиками всего нераздельного с нашим политическим существованием, - всей нашей прошедшей славы, всей нашей народной чести, народной гордости, величия имени Русского и всего нашего будущего".

Теперь он знал твердо: как бы ни сложилась его дальнейшая судьба, какие бы ни уготовила ему испытания, в решающий, даже в самый тяжкий свой час он не посрамит ни этой щедрой и горькой многострадальной земли, ни старинного своего рода, ни крепкой отцовской солдатской веры в его ратные доблести, ни добрых, связанных с ним, большею частью молчаливых надежд матери, которые до сей поры так нечасто сбывались...

Давыдов почувствовал, как снова теплой прозрачной волною накатились воспоминания. Они росли и множились в укрепившемся сердце, раздвигая и время и пространство, легко высветляя даль пройденных годов. Все, к чему он ни обращался мысленно в эти минуты, представало перед ним на удивление живо и явственно, в причудливо переплетающейся, а порою и противоречивой взаимосвязи человеческих характеров и лиц, событий и явлений...

Прикоснувшись к дорогим воспоминаниям, скрасившим напряженное ожидание, Денис Давыдов, конечно, не ведал, что совсем скоро в сгустившихся синих сумерках исполнительный адъютант Багратиона, любезный двоюродный брат Василий Давыдов, в будущем декабрист, осужденный по первому разряду, горяча коня, поскачет по прилегающей к Семеновскому ближней окрестности, разыскивая и клича его, а потом, найдя наконец на лесной опушке, с радостью сообщит, что князь Петр Иванович срочно требует к себе: смелую идею партизанского поиска светлейший одобрил, пора принимать отряд...

И снова жизнь Дениса Давыдова придет в движение и закружится с неистовой быстротой. Все это скоро будет. А пока же для памяти сердца есть еще какое-то время...

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Как резвому ребенку не полюбить всего военного при всечастном зрелище солдат и лагеря? А тип всего военного, русского, родного, не был ли тогда Суворов?

Д. Давыдов

Красное поле и синее небо неодолимо влекут вперед.

Даже захватывающий рассказ о баталии с турками дослушать более нет мочи. Денис рывком дергает поводья и, припав к жесткой гриве низкорослого калмыцкого коня, во весь дух мчит по гулкому весеннему простору, густо расшитому маковым цветом. За спиною вихрем взлетают и кружатся сбитые ярым разгоном багряные лепестки, что-то кричит приставленный к нему "дядькою" сотник Донского войска Филипп Михайлович Ежов, но он ничего не слышит и не видит, кроме стремительно накатывающегося под ноги коню зыбкого красного полымя, маков и летящего прямо в лицо вместе с тугим и пахучим цветочным ветром ослепительно синего и звонкого малороссийского неба...

Потом они снова едут рядом, и Филипп Михайлович с добродушной напускной строгостью журит разгоряченного неистовой скачкою Дениса:

- Ить матушка ваша Елена Евдокимовна что наказывала? Гонок, упаси боже, не учинять, езживать потиху, без прыти. Третьего дни братец ваш молодший Евдоким Васильич падать с седла изволили и нос расшибить, чем родительницу перпужали сильно. Так что нам с вами ее строгость надобно блюсти и сломя голову по полям да яругам никак не скакать... Хотя, с другой стороны, - раздумчиво и уже, видимо, более для себя, чем для воспитанника своего, философски продолжает сотник, - как же дитю, прости господи, кавалерийским аллюром овладеть, с коня не падучи?..

Денис, по обыкновению пропустив мимо ушей назидательное и незлобивое ворчание "дядьки", торопится возвернуть его к прерванному рассказу:

- А Суворов что?..

При этом имени Филипп Михайлович разом приосанивается, повыше вскидывает плечи, и на расправленной широкой груди его, затянутой в серый кавказский чекмень, ярко вспыхивает под солнцем так хорошо знакомая Денису золотая Очаковская медаль в форме креста с закругленными концами и двумя четкими надписями: "За службу и храбрость" и "Очаков взят в декабре 1788". В свои пятьдесят лет, дослужившись из простых казаков до сотника, он был участником многих походов и баталий под водительством таких славных полководцев, как Румянцев, Потемкин, Репнин, Салтыков, но из всех любимейшим и наиболее почитаемым для него был и остается генерал-аншеф Суворов.

- А Александра Васильич, наш батюшка, - живо откликается "дядька" на вопрос Дениса, - завидя этакую тьму басурманскую, что на нас прет со свистом да гоготом, не засмущался ни на толику. Шпагою своею сверк. "Богатыри! - кричит весело. - Чем неприятеля больше, тем славнее виктория! Турок, помилуй бог, расшибется о вашу храбрость. Команды слушать и исполнять резво! Колонны, стройся в кареи ¹. Пушки вовнутрь! Казачки и прочая кавалерия - за фрунт! Вам покуда не время... Пальба плутонгами ², в ранжире ³! Стрелять цельно ⁴! Начинай... разом! Так, еще раз, еще - славно! Стрелки, расступись! Пушки в дело! Фитили на картечь! Еще, еще, еще!.. Турки в землю, куча мала! Стрелкам - атака, барабанам - бой! Коли, круши, бери в полон! Басурман в ретираде, кавалерию - в догон!.."

¹Кареи (каре) - построение войск четырехугольником. Внутри каре Суворов помещал часть артиллерии и резервы.

²Плутонг - расчетный взвод для производства залповой стрельбы.

³В ранжире - на своем месте в строю.

⁴ Цельно - прицельно.

- И тогда... - возбужденный рассказом, восторженно вскрикивает Денис.

- И тады, - столь же разгоряченно вторит ему Ежов, - мы лавою, легкоконные строем. А с ними и батюшка ваш, Василий Денисыч, по той поре эскадронный. Сабли в небо, пики - вперевес. Турки от нас, мы следом. Они балкою уйти помышляли, а мы на них с высоты-то и пали с двух сторон, да тут уж и вдарили!..

- И что?

- Да ничего, - разом убавляет голос Филипп Михайлович, - так вдарили, прости господи, что ажник мокро стало... - Он вздыхает и мелко крестит темно-русую бороду.

Все суворовские победы Денис уже знает наперечет: и Туртукай, и Кинбурн, и Фокшаны, и Рымник, и Измаил... И не только знает, стараньями "дядьки" своего Филиппа Михайловича Ежова в любом из этих сражений будто сам побывал...

К дому Денис с "дядькою" подъезжают тихо и степенно.

На просторном парадном крыльце, попыхивая трубкой с длинным прямым чубуком, их встречает батюшка Василий Денисович, уже успевший по возвращении из полка переменить полковничий мундир на белую, открытую на груди рубаху. Тут же появляется, шумя платьем, и матушка Елена Евдокимовна, как всегда, аккуратно и тщательно прибранная. Окинув чуть прищуренным взглядом сына и его воспитателя, строгим голосом вопрошает:

- Соблюдался ли мой наказ со спокойствием езживать?

- Ну знамо дело, матушка... Памятовали о сем крепко, как же иначе? Упаси нас, боже, чтоб ослушаться, - бодро отвечает Филипп Михайлович и смиренно опускает свои хитроватые глаза.

Удовлетворенная Елена Евдокимовна уходит.

Василий Денисович опытным кавалерийским оком тотчас же подмечает, что бока обеих лошадей в жарких мыльных подпалинах, весело хохочет, и, удостоверившись, что удалившаяся супруга их уже не слышит, заговорщически спрашивает "дядьку", кивая на сына:

- Как в седле держится мой старший при эдакой-то тихой езде?

- Как влитой! - оживленно откликается Ежов. - Одно слово - казак! Суворовец!..

Дома нынче тоже только что и разговоров - о Суворове. Особенно с той поры, как недавним рескриптом государыни Екатерины II он сызнова направлен со шведских пределов на юг и ему препоручены войска "в Екатеринославской губернии, Тавриде и во вновь приобретенной области". Теперь и отцовский Полтавский легкоконный полк, и три прочих кавалерийских, стоящих лагерями по соседству вдоль прибрежья Днепра, - Переяславский конно-егерский, Стародубский и Черниговский карабинерные, командиры которых со своими офицерами бывают у Давыдовых запросто, - подчинены непосредственно генерал-аншефу Суворову. Новость эту встретили в полках бурной радостью. Служить под его водительством уже почиталось честью.

- Коли граф Суворов корпус наш принял, значит, все будет как надобно! - возбужденно говорил отец, широко улыбаясь и довольно потирая руки.

- А тебе оно, конечно, без пальбы-то скучно, - поджимала тонкие губы матушка. - Все бы тебе в драку. Чай, уж не молоденький. Вон дети-то, - она кивала на смирно сидящих рядом сыновей, - тебя подпирают, что Денис, что Евдокимушка. Почитай, совсем солдаты. В доме-то их и не вижу, все при твоем лагере...

- Да я про то, душа моя, - веселым голосом продолжал отец, - что время-то ныне больно тревожно, вспышливо, аки порох. Доподлинно ведомо: турки в приграничных областях снова вооружаются, а Польша, недовольная разделом, к возмущению готова и зарится на Украину. Так что одна весть о бытии здесь Суворова на все зломыслящие противу нас стороны свое действие возымеет и к вящему утишению событий послужит.

- Эк ты об утишении-то событий печешься, - качала головою матушка. - Что-то я такого за тобою и не упомню...

- Ну уж, коли граф Александр Васильевич укажет на ворога, то мы, конечно, с готовностью, на то она и служба наша, - бодро ответствовал отец.

- Так бы и сказывал сразу, что ждешь не дождешься от Суворова такого указу. Небось во сне токмо сие и видишь, как семью свою сызнова забросить да на войну податься, где по лихости твоей всякое может статься...

- Ну разве ж это женщина? - в который раз восхищенно вскрикивал Василий Денисович. - Это же сущий обер-прокурор в юбке!..

Губы матушкины оставались по-прежнему чопорно поджатыми, лицо неприступным. А глаза смеялись...

Перепалки да пикировки, наподобие этой, были в доме Давыдовых делом обычным, и дети к ним давно привыкли.

Матушка Елена Евдокимовна и батюшка Василий Денисович являли собою друг другу, пожалуй, полную противоположность. И по внешнему облику, и по характеру.

Давыдов-старший был роста невеликого, приземист, крепок и округл, румян и черноволос и нравом обладал поистине вулканическим - уж ежели чем увлекался, то непременно с неистовой страстью, деятельность его была неутомимою, хотя и не всегда полезною, широта же натуры проявлялась в его необыкновенном радушии и хлебосольстве (всегда жили открытым домом, и гости не переводились) и в карточной игре, в которой он разом забывал все на свете и обуздать своих размашистых порывов никогда не мог, чем неоднократно семейство свое приводил в весьма затруднительное положение. При сем он был неизменно весел, почитался в армии известным острословом и завсегда становился душою всякой офицерской компании. Нижние же чины в полку легко прощали своему командиру некую излишнюю шумливую докучливость за его истинную храбрость, прямодушие и справедливость.

Елена Евдокимовна превосходила своего супруга ростом на целую голову. Да к тому ж имела обыкновение светлые волосы свои, притененные до модного в ту пору blond cendre ¹, зачесывать и подымать кверху, отчего казалась рядом с ним еще величественнее и выше. Властностью же и строгостью она, должно быть, походила на отца своего генерал-аншефа Щербинина, о котором скорый на колкости Василий Денисович говаривал, что тесть его для собственных войск "завсегда был страшнее любого неприятеля...". Воспитанная в старинных правилах, она чувствами своими владела совершенно и никогда их не выказывала. Хотя в доме ее постоянно и непременно что-то фрисировало ², как она выражалась, лицо ее сияло все тою же холодно-спокойною белизной, а голос оставался ровным и тогда, когда она отчитывала дворню либо спорила с мужем. Даже с господом богом Елена Евдокимовна в молитвах своих разговаривала как с ровней, тоном, пожалуй, не столь просительным, сколь назидательным, напоминая ему о делах вполне практических: "Ты уж сподобь, Спаси Мой, дабы маневры ныне устроились, как надобно, а не то, что в прошлый раз, по недогляду твоему, - по сыри да хмари... Да и о чине бригадирском ³ для моего Василья Денисыча тоже памятуй, оно давно бы пора и по летам его, и по заслугам ратным!.."

¹Пепельного цвета (франц.).

²Задевало, раздражало (от французского слова froisser).

³ Бригадир - военный чин 5-го класса, промежуточный между армейским полковником и генерал-майором, был упразднен Павлом I.

За внешнею суровостью и неприступностью ее, как хорошо знали и дети, и сам Василий Денисович, скрывалась душа заботливая и добрая. Потому, несмотря на внешнюю несхожесть и разность в характерах, супруги Давыдовы жили если не всегда в согласии, то всегда в любви. Друг без друга они подолгу оставаться не могли.

Поначалу, сразу после женитьбы, широко жили в Москве, в обширной Давыдовской усадьбе по соседству с Пречистенкой, где 16 июля 1784 года у них и родился первенец, названный Денисом в честь деда Дениса Васильевича Давыдова, известного елизаветинского вельможи, водившего короткую дружбу с Ломоносовым. Здесь же через полтора года появился на свет второй сын, который был наречен уже по имени другого деда, по материнской линии, генерал-аншефа Щербинина - Евдокимом.

Потом загремели по российскому югу затяжные турецкие войны. И Василий Денисович улетел туда, где вились прошитые картечью и закопченные в пороховом дыму знамена Румянцева, Потемкина и Суворова. В первопрестольную он с той поры почти не наезжал, лишь слал горячие, порывистые, тоскующие письма.

Едва выходило с турками замирение, как Елена Евдокимовна тут же снималась с места и, перекрестившись па светлую главу Ивана Великого, вместе с малыми сыновьями, няньками, мамками и прочею челядью уже скакала со строгим лицом, не щадя лошадей, к своему суженому, который все свои регалии и чины от легкоконного корнета до полковника добывал в громовом марсовом огне. Возвращалась в Москву она всегда с неохотою и печалью. А когда Василий Денисович получил под начало Полтавский легкоконный полк, и вообще отрезала мужу:

- Будет!.. Помыкалась я по худым дорогам туда-сюда. Вон ажник высохла вся. И дети в небрежении. Более от тебя никуда не уеду, ты в поход - и я с тобою.

С той поры матушка, как она сама говорила, "несла службу при полку", который в ту пору квартировал в известном в Полтавской губернии селе Грушевка, принадлежавшем ее хорошей московской знакомой княгине Елене Никитичне Вяземской. Полковнику Давыдову с семьею отдан был в полное распоряжение огромный и величественный особняк, выстроенный по соседству с этим селом на живописном днепровском взгорье для императрицы Екатерины II во время ее памятного путешествия в Крымскую область. Как и прочие "путевые дворцы", воздвигнутые по приказу светлейшего князя Потемкина с пышностью и размахом в Малороссии и Тавриде, этот дом сооружался, видимо, на скорую руку и, оставленный после проезда государыни без присмотра, на удивление быстро пришел в запустение и ветхость.

Елена Евдокимовна как могла боролась с этою разрухою. В доме под ее неусыпным надзором постоянно что-то подмазывалось, латалось, красилось, подбивалось, в большой зале и в передних комнатах толкались задумчивые мужички в замурзанный передниках, и стойко пахло вареной олифой, клейстерами и известкою. Отец, добродушно посмеиваясь, не раз говаривал озабоченной матушке, что сим работам, знать, вовек конца не будет...

Кстати, теперь именно эти ремонтные работы, неустанно ведущиеся в доме, его более всего и тревожили в связи со столь вероятным скорым приездом Суворова.

- Граф Александр Васильевич, как мне доподлинно ведомо, уже привел в усмотрение и порядок войска в Херсонской губернии и в Тавриде. Со дня на день к нам припожалует. Как, душа моя, станем гостя-то принимать, ужели вот эдак - среди клея да красок? - робко поинтересовался у жены Василий Денисович.

- То-то я не знаю, как столь славного генерала почтить надобно, - обидчиво поджала тонкие губы Елена Евдокимовна. - Ты уж заботься о том, чтобы полк твой перед графом не осрамился, а по дому я уж и сама, слава богу, управлюсь, как и завсегда, без твоей печали-помощи...

Однако строгость к мастеровому люду она, видимо, проявила сполна: на следующее утро мужички в передниках забегали по комнатам куда как резво и не в пример бойчее замахали своими кистями да мастерками. В два дня все дело было завершено и прибрано до блеску.

А славный Суворов, которого в Грушевке так ждали, а более всех, пожалуй, девятилетний Денис с братом своим Евдокимом, так покуда сюда и не ехал.

Последнее время мальчики дневали и ночевали в отцовском лагере, отстоявшем от дома не более как в ста шагах. Здесь для них по приказу Василия Денисовича была установлена специальная палатка, точно такая же, как и все прочие, только поменьше.

Однажды ночью, заслышав вокруг какой-то шум, Денис проснулся первым и, как был в длинной белой рубахе, вымахнул наружу. Тут творилось что-то необычное: весь полк уже сидел на конях, палатки сняты, кроме их единственной, детской, в зыбком синем воздухе раскатисто пели кавалерийские трубы, позвякивали шпоры и амуниция, слышались отрывистые и быстрые выкрики офицерских команд. Потом разом дрогнула загудевшая под копытами земля, и полк, взметнувший облако невидимой в ночи и лишь ощутимой на зубах пыли, куда-то умчался. Одно и успел узнать Денис - что из Херсона прибыл Суворов, остановившийся сейчас в десяти верстах отсюда, в Стародубском лагере, куда и затребовал спешно для смотра и маневров прочие кавалерийские полки.

Теплая волна радости захлестнула сердце: Суворов здесь, Суворов по соседству, и уж теперь-то Денис с Евдокимом его непременно увидят.

Уговорить матушку не составило труда, ей и самой не терпелось взглянуть на прославленного генерала. Приказав заложить коляску, Елена Евдокимовна, прихватив сыновей, рано поутру пустилась вслед за полком к Стародубскому лагерю. Но и здесь никого, кроме караульных, не оказалось. Где-то вдалеке, за покатыми холмами, клубились и грохотали идущие полным ходом маневры.

Лишь к полудню появились у лагеря первые усталые эскадроны. Прибыл и отец со своими офицерами, все запыленные и утомленные, но еще возбужденные только что завершенной экзерцицией ¹. Имя Суворова у них не сходило с уст. Однако в этот день Денис с Евдокимом своего кумира так и не увидели.

¹ Экзерциция - учение.

С рассветом войска снова выступили из лагеря для продолжения маневров. Елена Евдокимовна с сыновьями устремилась за ними в коляске. В ту же сторону двигалось множество народу: и в легких бричках, и в тяжелых каретах, и пешком. Глянуть бы глазом на столь известного полководца жаждали все - и местные помещики, и торговцы, и провинциальные барышни, и дворовые.

С невысокого косогора, поросшего диким вишняком, где толпился любопытный люд, только было и видно, как вдали в клубах желтоватой пыли в глухом неумолчном гуле перекатывались, то сшибаясь, то расходясь врозь, конные лавы.

Сколь ни напрягали зрение Денис с Евдокимом, более ничего им рассмотреть не удавалось. Матушка велела поворотить коляску к лагерю, сказав сыновьям в утешение, что там ныне его повстречать куда надежнее.

Так оно и случилось. Едва они возвратились и разместились в отцовской палатке, как заслышали снаружи приближающийся шум и крики. Денис с Евдокимом проворно выбежали на волю и саженях в ста увидали группу офицеров, скачущих к лагерю, среди которых они сразу же узнали округлую и плотную фигуру отца. Во главе же группы на так хорошо знакомом саврасом калмыцком коне, на котором постоянно езживал Денис, стремительно мчался Суворов - в белой распахнутой рубашке, в узких белых же полотняных штанах. Никаких лент и орденов на нем не было.

Этот момент первой встречи с великим полководцем навсегда запечатлеется в сердце и памяти Дениса. Яркое, как солнечная вспышка, ощущение безудержного душевного порыва, испытываемое им сейчас, он сможет потом, даже через много лет, пережив неоднократно заново, передать с исчерпывающей полнотою в своих записках: "Я помню, что сердце мое упало, - как после упадало при встрече с любимой женщиной. Я весь был взор и внимание, весь был любопытство и восторг..."

Разом и навсегда отпечатается в его памяти и прямая, быстрая, сухощавая фигура Суворова, и его изрезанное резкими морщинами обветренное и загорелое лицо, живое, открытое, с быстро меняющимся выражением, чего впоследствии он так и не сможет разглядеть в виденных им многочисленных живописных и скульптурных портретах славного полководца, за исключением разве что его посмертного бюста, отлитого и отчеканенного мастером Василием Можаловым "под смотрением профессора Гишара" в 1801 году...

Разогнав саврасого коня, Суворов чуть было не проскочил мимо, направляясь к своей командирской палатке, и тут, на счастье для ребят, позади послышался голос его бессменного ординарца казачьего вахмистра Тищенко:

- Граф! Что вы так скачете, посмотрите - вот дети Василья Денисовича!..

- Где они? Где они? - живо откликнулся Суворов и тут же, заметив мальчиков, остановился.

Подскакали и прочие офицеры и адъютанты, с которыми был и отец.

- Гляди-ко, какие молодцы у тебя, Василий Денисович, - кивнул ему Суворов с улыбкою. - Помилуй бог, молодцы!..

Узнав имена ребят, он подозвал их поближе и уже с серьезным видом благословил каждого.

- Любишь ли ты солдат, друг мой? - быстро спросил у Дениса.

- Я люблю графа Суворова, - со всею пылкостью и непосредственностью воскликнул он, - в нем все - и солдаты, и победа, и слава!

- О, помилуй бог, какой удалой! - сказал Суворов с радостным удивленьем. И тут же добавил: - Это будет не иначе как военный человек; помяните меня, я не умру, а он уже три сражения выиграет! А этот, - он испытующим проворным взглядом окинул более толстого и медлительного Евдокима, - пойдет по гражданской службе.

После этого Суворов поскакал к своей палатке, а за ним и все офицеры, которых перед тем генерал-аншеф пригласил к себе на обед.

К вечеру отец возвратился от Суворова и, сияя улыбкою, объявил матушке, что граф Александр Васильевич сам возжелал завтра после маневров непременно побывать в давыдовском доме и отобедать чем господь пошлет, вместе с семейством полковника и теми офицерами, которых он соизволит пригласить.

Лицо матушки слегка порозовело, а тонкие брови вскинулись кверху, что было у нее признаком крайнего волнения.

- Чем потчевать дорогого гостя, ума не приложу, - с неподдельною тревогой вздохнула она, - ныне на дворе-то, как на грех, неделя петровского поста...

- Да уж ты постарайся, голубушка, - с мольбою воскликнул. Василий Денисович, - всю округу всполоши, но уж рыбки раздобудь получше да покрупнее и всего там прочего, что к постному дню годится... Опять же прикажи, душа моя, зеркала камкою либо кисеей призавесить, граф, как сказывали, их вовсе терпеть не может. Да еще чтоб никто из домашних в черном платье к представленью-то не выходил, сей цвет для него тоже весьма не любезен.

Елена Евдокимовна сразу же после сего разговора, захватив с собою сыновей, помчалась в коляске во весь дух в Грушевку, и на лице ее была ясно обозначена суровая аскетическая отрешенность и готовность к самопожертвованию.

К назначенному часу все, однако, было готово...

В большой зале, обращенной в столовую, накрыли длинный стол на двадцать два прибора без малейших украшений посредине, без ваз с фруктами и вареньями, без фарфоровых кукол, столь тогда распространенных, - всего этого Суворов, как известно было, не любил. Даже суповых чаш не поставили, поскольку граф опять же предпочитал кушанье прямо с кухонного огня, без лишнего разлива, поскольку походную похлебку привык есть кипящую, прямиком из бивачного костра.

Первыми в дом, хоть и скакали из разных мест, прибыли Василий Денисович и Суворов. Оба на сей раз были покрыты пылью настолько, что черты лица у того и другого угадывались с трудом.

- Веди меня, полковник, поживее на обмывку, - приговаривал Суворов, следуя за отцом, - а то, помилуй бог, эдаким видом всех твоих домашних перепугаю...

Вскорости один за другим начали подъезжать и другие приглашенные к обеду офицеры. Все они, включая и отца, успевшего привести себя в порядок, были при полном параде, со всеми регалиями и в шарфах. А Суворов все из отведенной ему туалетной комнаты не выходил. Для Дениса это время ожидания тянулось нескончаемо долго.

Потом наконец заветная дверь распахнулась, и граф Александр Васильевич спорым, легким шагом вышел из мягкого полусумрака своего убежища к резкому и праздничному свету большой залы. Он весь сиял прямо-таки младенческой крещенской чистотой и опрятностью. На сей раз на нем был легкоконный мундир полного генерала, темно-синий с красным воротником и отворотами, шитый серебром и сияющий тремя алмазными звездами. Белый летний жилет его пересекала радужная лента Святого Георгия первого класса. На ногах блестящие глянцем ботфорты, на бедре шпага со старинным витым эфесом. Его белые, чуть тронутые желтизной волосы еще были влажны и кудрявились на лбу более обыкновенного.

Отец вышел навстречу, чтобы представить свое семейство.

Елену Евдокимовну Суворов ласково поцеловал в обе щеки и помянул добрым словом покойного ее батюшку генерал-аншефа Щербинина.

Переведя же взгляд на сыновей полковника, улыбнулся.

- А это мои знакомые!

И снова благословил обоих и дал поцеловать руку. И опять, кивнув на Дениса, убежденно повторил:

- Этот по всем статьям будет военным. Я еще не умру, а он выиграет три сражения.

И закуски, и обеденные блюда Суворову, видимо, пришлись по вкусу. Он ел с аппетитом, подхваливая каждое кушанье. Матушкины глаза влажнели от удовольствия.

Лишних, а тем более деловых разговоров за столом генерал-аншеф не любил, а потому обед проходил в чинной тишине и спокойствии. Лишь после того как трапеза завершилась, Суворов снова оживился и первый же завязал непринужденный разговор. Прежде всего начал хвалить калмыцкого саврасого коня, предоставленного ему на эти дни полковником Давыдовым. Лошадь подобной же редкой силы и резвости, по его рассказу, попадалась ему лишь раз, в сражении при Козлуджей.

Денис был рад несказанно: саврасым, на котором он вихрем гонял по маковым полям и низинным лугам, восторгался сам Суворов!

Через некоторое время генерал-аншеф простился с гостеприимным Давыдовским домом и в коляске уехал в лагерь, где перед отъездом в Херсон издал лаконичный приказ по результатам кавалерийских маневров с оценкою выучки и действия легкоконных, конно-егерей и карабинеров: "Первый полк отличный, второй полк хорош; про третий ничего не скажу; четвертый никуда не годится".

У Давыдовых этот приказ отозвался всеобщим удовлетворением: отец был счастлив, матушка Елена Евдокимовна творила благодарственную молитву господу, а Денис с Евдокимом преисполнились великой гордости, ибо под нумером первым, как все ведали, в этих учениях значился Полтавский легкоконный полк...

После отбытия графа Александра Васильевича на перекладных к своей главной квартире Василий Денисович забрал себе на память его оставшуюся в лагере легкую и простую курьерскую тележку, на которой он сюда перед тем приехал. Этой тележке, заботливо хранимой отцом многие годы и в Малороссии, и в Москве, и в их подмосковном сельце Бородине, суждено будет сгореть вместе со всею усадьбою во время знаменитого Бородинского сражения...

Никакой иной доли для себя, кроме той, которую предначертал ему великий Суворов, маленький Денис и не желал, и не представлял. Он крепко и окончательно уверовал в то, что непременно станет военным. Горячее и пылкое воображение отчетливо рисовало ему яростные баталии и лихие кавалерийские сшибки.

ЛИК ПЕРЕМЕНЧИВОЙ ФОРТУНЫ

Давно ль? - и сладкий сон исчез!

И гимны наши - голос муки,

И дни восторгов - дни разлуки!

Вотще возносим к