Чарская Лидия Алексеевна - Лесовичка

динственная роскошь ее убогого костюма, - вот и весь наряд "лесной девочки", как называл ее сын управляющего, Виктор, или "лесовички", как звали ее крестьяне.

  "Лесная девочка" шла в Розовое. Шла под вечер, чтобы никто ее не заметил в графской усадьбе. В смуглой руке она держала пачку книг - милых книг, которые несла обменять на другие, неведомые.

  Ксаня шла легко и быстро, подпрыгивая, как коза, с упоением вдыхая в себя свежий смолистый запах и глядя разгоревшимися от удовольствия глазами по сторонам. Лес колдовал своей зачарованной тишиной, милый, старый лес, который она знает вдоль и поперек и в чащу которого ее влечет всегда неодолимо.

  Милый, старый лес! Каждая былинка ей в нем знакома, каждая травка. Она знает, где находится гнездо старой иволги, знает дупло лисички, знает, где водятся выводки диких уток и куропаток над лесной топью... Все огромные исполинские муравьиные кучи знает наперечет. Нет нужды, что велик старый лес: она его избегала вдоль и поперек, беспечно напевая себе под нос, иногда со старым дядиным ружьем, унесенным потихоньку, то учась стрелять по уткам и тетеревам, то мастерски передразнивая крик кукушки, ястреба, иволги. А иной раз, когда соберутся за ягодами жарким июньским днем крестьянские ребятишки, она нарочно опередит их, запрячется в кустах и, шутки ради, стонет и воет страшным голосом оттуда, точно настоящая лесная колдунья. Дети в ужасе, побросав кузовки от грибов и ягод, несутся чуть живые от страха врассыпную. А она за ними: свищет, гикает, хлопает в ладоши, хохочет дико, страшно, на весь лес.

  - Лесовичка! - в исступлении вопят ребятишки и стрелой мчатся от нее.

  Ксаня злорадствует: "отомстила"!..

  Они ее травят, мучают, грозят поколотить, когда она выходит из своего леса за съестными припасами в деревню, - так вот им за это. До смерти напугает их. Она - сердитая, мстительная, злая. Она не простит. Лесовичка ведь она.

  Порой ей и самой кажется, что она лесовичка. У других детей есть отец, мать, братья, сестры, родственники. А у нее никого... Откуда она? Не знает Ксаня.

  И кажется ей порой, что вышла она из дупла старого дуба... Вышла прямо на лесную поляну и стала жить... Старый лес ее отец. Смолистый воздух кинул и румянец в ее щеки, и жгучий огонь в черные глаза... Лес же дал ей эту силу и смелость, и ловкость руке, и быстроту ногам. И бесстрашной сделал ее старый лес. Ничего она не боится. Ничего! Ночью на кладбище пойдет и мертвецов вызывать станет, в дикой пляске готова кружиться с ними. Или ночью же в самую чащу леса пойдет, дразнит старого лешего, вызывает смуглых зеленокудрых дочек его играть с ней, вызывает и... смеется... Любо ей, любо ждать их и замирать от непонятной сладкой радости в надежде быть услышанной ими. Но они не приходят, - не хотят... Она не их... Она им чужая...

  Кто же она, в самом деле? Спрашивала Василия - молчит Вася... Да разве он знает?

  Точно сквозь туман припоминает она женщину чудную, легкую, гибкую, как прутик, - вот-вот переломится... Красавицу мать свою припоминает Ксаня... Давно это было, лет двенадцать назад, а то и больше. Носила ее мать по лесу, прижимала к груди, а сама не то говорила, не то пела... Или другой раз разодетая в белое платье, нарядная, изящная понесет ее, Ксаню, в самую чащу леса, поставит на пень, а сама ходит кругом, что-то странное говорит, то плачет, то смеется, руками машет, то к земле припадет, то опять вскочит на ноги, обоймет Ксаню и нежно-нежно целует и в лоб, и в щеки, и в глаза.

  Помнит Ксаня эти поцелуи. Как сказка старого леса приятны ей они... Где теперь мама? Далеко она. Уехала, счастья искать уехала... Не вернется... Дядя Николай говорит - не вернется... Далеко уехала.

  - Мама ты моя, мама! - вырывается иногда из уст девочки, и напряженная тоскливая дума роет горячую головку под смоляными кудрями... Личико Ксани становится тогда невыразимо грустным...

  А кругом лес колдует...

  Колдует лес...

x x x

  - Вот тебе одна книга, вот другая, вот третья. Прочти все... особенно эту, про демона, про дьявола, который на землю слезал, монахиню смущал... На, держи...

  - Викторинька!

  - То-то Викторинька. Рада, небось... Глазенки сверкают... А "Капитанскую дочку" прочла?

  - Прочла... Досадно, что храброго капитана убили.

  - Уж и досадно!

  - Ей-Богу... А про демона как же?

  - Ладно, прочтешь и узнаешь. Книги можешь дольше задержать... У тебя в сохранности, знаю.

  И высокий сероглазый гимназист лет 16, здоровый, мускулистый и стройный, с открытым красивым лицом и веселым взором, кивнул Ксане.

  - Прощай! А вечером придешь на праздник взглянуть? - неожиданно добавил он, останавливая девочку.

  - На праздник? - вырвалось изумленным звуком у той. - На какой праздник?

  - Вот чудная! Ничего не знаешь! - и гимназист весело рассмеялся... - Лесовичка и впрямь!.. Не даром тебя дразнят люди... Кроме своего леса, ничего знать не хочешь... Вот что: для графинюшки Наты устроен бал в замке... Слыхала, небось, что графинюшка приехала? Десять лет дома не была. Все по заграницам лечилась. Видишь, ей наш климат вреден, но теперь, как переехали графы сюда в Розовое, то нашли, что графинюшку можно воспитать и на родине, дома... И вернули... Ну, вот для нее и праздник устроили... Соседи все съедутся... Нарядные, богачи. Фу-ты, ну-ты!

  При этих словах гимназист презрительно свистнул и добавил:

  - Не люблю я, когда гости у нас. Наши "графинята" еще больше нос тогда задирают... Бестолочь! Кичатся, а чего? - сами не знают... Крестьян из Соневки позвали на розовую лужайку... Пироги для них пекут, пива наварили... Угощенье будет мое почтение, тру-ля-ля... Приходи!

  - А никто не увидит?

  - Платочек надень - не узнают, или большую шаль... У тебя есть такая, знаю, от матери осталась... Ведь верно есть? Приходи...

  - Приду.

  И кивнув, в свою очередь, головой мальчику, Ксаня ринулась было к двери. Ей послышались в соседней комнате управительского дома чьи-то легкие крадущиеся шаги...

  Сегодня она, по желанию сына управляющего, Виктора, отважилась в первый раз проникнуть в самый дом управляющего, где жил в летнее время у отца гимназист Витя Мурин. Надо было спешить: неровен час - нагрянут...

  Уже Ксаня была на пороге, когда мальчик, точно осененный вдруг какой-то лукавой мыслью, сказал, значительно глядя на свою гостью:

  - Ты про приключение слыхала?

  - Про какое приключение?..

  - Да про графское... Их в ту грозовую ночь, пять дней тому назад, лошади понесли на самую на Чертову пасть... Думали - конец пришел... Молодая графинюшка сразу того... "ахи! охи! унеси мои потрохи!" Плачет и кричит: "дайте хоть на копеечку еще пожить!" и тому подобное... Вдруг выстрел прямо в лоб коренной... Коренная бац... Графинюшка "ах!", граф "ох" и давай спрашивать "кто стрелял?" И прыг да скок из своего корыта. Но так и не узнал, кто стрелял... Оказалось, нечистая сила стреляла... Какая-то черная фигура, ростом с маринованную корюшку, и свое имя не говорит... Таинственный незнакомец... Кум дьявола!.. И шут его знает еще кто! На все вопросы молчит или мычит, или сопит, что-нибудь в этом роде... А кучер Андрон и ляпни: "Лесовичка!"

  И выкрикнув последнее слово страшным голосом, Виктор так скосил глаза, что другая на месте Ксани расхохоталась бы без удержу, но ей было не до того и она молча ждала продолжения рассказа.

  Виктор испытующе глядел на Ксаню и многозначительно свистел себе под нос.

  Ксаня вертела конец фартука в руках и, глядя исподлобья на своего друга, кусала губы.

  Молодой Мурин все смотрел на нее, посвистывая, наконец захохотал во все горло:

  - А ведь графа-то и его дочку спасла ты! И никто этого не подозревает! Ни один нос! Даже Андрон и тот думает, что это была другая лесовичка... Их ведь, по его мнению, много в лесу водится...

  - Идет кто-то! - вскрикнула вдруг Ксаня, с быстротой молнии шарахнулась в сторону, перепрыгнула через окно, прямо в сад, в цветник на душистую клумбу и пустилась стрелою, сломя голову, по лугу к лесу, к старому лесу, который один мог укрыть ее от людей...

  Сердце Ксани стучало. Кровь непрерывно била в виски. В голове шумело...

  О, только бы они не узнали! Только бы не узнали господа, что это сделала она. Ибо тогда они наверное позовут ее к себе, станут допытываться, благодарить, награждать, хвалить... Нет, нет, подальше от этих графов... Не хочет она ни похвал, ни наград их... Смеяться они над ней будут, смеяться, что она ни стоять ни сидеть, ни рук держать не умеет как надо, по-"ихнему". И говорить не умеет, как они... Бог с ними! Не надо с ними встречаться... Не надо! Она лесная девочка, лесовичка. Что общего у нее с ними, с богачами, с барами Хвалынскими? Но, может быть, не узнают?.. И впрямь не узнают. Лишь бы Виктор не выдал... Небось, он-то догадался сразу, что это она была... Только бы молчал! Надо ему за это живого ежа или птенца горленки приволочь из леса. Пусть тешится и молчит!

  Ксаня бежала без оглядки, быстро, боясь оглянуться назад... А вдруг гонятся за ней? Нагонят, вернут, связанную вернут насильно и приведут в усадьбу... Срамота!

  Опушка! Лес! Слава Богу! Еще один прыжок, и девочка с наслаждением растянулась на мягкой траве.

  Ее ноги чуть притомились от бега, но мысли все работали и работали быстрее прежнего.

  "И зачем приехали эти графы сюда весной... Десять лет не наезжали... И вдруг как снег на голову: и граф, и графиня, и дети! Точно с неба упали... Ожило Розовое... И какое имя-то глупое усадьбе дали! - возмущалась мысленно Ксаня... - Отчего не Белое, не Зеленое, не Рыжее? Ляд их разберет! Правда, графиня, говорят, до смертушки розы любит и их вокруг дома тьма-тьмущая, страсть сколько! Оттого будто бы и "Розовым" прозвали!"

  Ксаня повела носом и характерно фыркнула. Она помнила, что усадьбу, как и соседнюю с ней деревню, звали, пока она стояла заколоченная и пустая, Соневкой, а тут вот поди ж ты, Розовое откуда-то взялось!

  Ксаня злилась. Ей хотелось взглянуть на праздник хоть издали, не подходя близко, а теперь все кончено - рухнули ее мечты! Теперь, когда граф догадался, кто их спаситель, он будет искать ее, найдет и... Умрет со стыда перед важными господами она - Ксаня...

  Старый лес понемногу темнел... Серебристая роса покрыла бриллиантовыми блестками цветы и былинки... Еще тише стало кругом... Деревья теряли в темноте свои определенные очертания и казались огромными фантастическими существами. Ксаня притихла, зачарованная этой молчаливой лаской леса. В такие минуты смуглая девочка и великаны-деревья, и робкие цветики-былинки как будто заключали между собой красивый и тесный дружеский союз...

  Влажная трава нежно льнула к разгоревшемуся личику, освежая его. Вершины деревьев шептали что-то чуть слышно... И разгоряченному воображению лесной девочки стал мерещиться призрак тонкий и воздушный, скользивший к ней навстречу легкой поступью, шелестя по старым опавшим прошлогодним листьям и мху...

  - Мама! Мама! - срывается дрожащими звуками с губ лесовички. - Мама! Мама!

  Ксаня протягивает руки вперед... Она чувствует приближение чего-то светлого и радостного, как сладкий сон юности... Знакомый шелест... Нежный шелест... Но голоса не слышно... Лица не видно. Да Ксаня его и не помнит, не знает... К ужасу своему не знает, забыла дорогое лицо... Но она ждет, ждет со сладкой надеждой, вся трепет, вся радость, вся ожидание... Она ожидает ту, к которой так странно влечет ее сердце... Ей мало понятно это чувство, но знакомо, знакомо без конца... Она часто так ожидает свою мать в тишине зачарованных летних ночей... Может быть, это любовь? Но она, Ксаня, не умеет любить... Она лесовичка... У нее сердце мохнатое, "в шерсти", как говорят те, кто ее ненавидит...

  Ох, хоть бы увидать, хоть бы вспомнить ее лицо, волосы, глаза!

  И целыми часами она ждет и думает про "нее", про свою маму...

  - Мама! Мама! Где ты?

  Молчат старые дубы... Молчит лес...

  Вдруг странный шипящий звук, точно выстрел...

  В одну минуту Ксаня на ногах.

  Грез как не бывало!

  Что это? Со стороны графской усадьбы светло... Точно зарево пожара стелется по лужайке. Какой странный пурпуровый огонь! А в черное небо летит змея, длиннохвостая, яркая, горящая, как факел. Взлетела до темных облаков, зловеще шипя и взвиваясь дугой, и посыпались звезды от ее хвоста, яркие, горючие, дивно светлые, как солнце или огонь!

  И крики послышались в ту же минуту Ксане. Но не испуганные, не молящие о помощи, а громкие, ликующие, как само торжество.

  Что это такое?

  Глаза девочки впились в небо, на котором медленно таяла, дробясь на мелкие звезды, длиннохвостая, огненная змея.

  Дрогнула Ксаня. Глаза расширились от любопытства. Ноздри затрепетали...

  Опять выстрел... Вторая змея... Еще длиннее, хвостистее, огнистее первой... И снова золотым снопом сверкающих звезд рассыпалась на землю.

  - А-а-а! - каким-то диким звуком полного недоумения, восторга и изумления вырвалось у Ксани, и больше она уже не рассуждала.

  Узнать, во что бы то ни стало узнать, что это были за змеи, острым, жгучим желанием закипело в душе девочки. Не размышляя о последствиях, она тем же бешеным галопом, каким примчалась сюда два часа назад, полетела к графской усадьбе, не чуя ног под собой.

  

  

  

  

  Глава VI

  

  

   Так должно было случиться

  Когда Ксаня приближалась к розовской лужайке, праздник был уже в полном разгаре. Кроваво-пурпурное пламя бенгальского огня озаряло фантастическим заревом поляну, с уставленными на ней столами, окруженными скамейками. За этими столами пировали крестьяне, одетые нарядно, по-праздничному.

  Куски жареной свинины, пироги, бутылки с водкой" ведра с пивом - все живо поглощалось нетребовательным и некапризным на угощение народом. Фонари и поминутно вспыхивающее пламя то красного, то синего, то зеленого огня освещали лужайку. Между столами сновали ребятишки, уплетая пряники и орехи, щедро розданные им графским буфетчиком.

  Из господского дома неслись звуки музыки. Целый оркестр, выписанный из губернского города, играл звучные, красивые мелодии бальных танцев.

  Сквозь растворенные настежь окна неслись веселые голоса и молодой, радостный смех.

  Бал в графской усадьбе был в самом разгаре.

  Ксаня, робко пробираясь по неосвещенному месту, между деревьями, окружающими лужайку, почти вплотную подошла к ближайшему столу, скрытая от него толстым стволом исполинской липы. Пирующие крестьяне не могли заметить ее. Их раскрасневшиеся лица, их шумные голоса и резкие неуверенные движения говорили за то, что графские гости не обидели себя и воздали должную дань господскому угощению.

  Им было теперь не до Ксани. Ребятишки же так занялись между собой, вырывая друг у друга лакомства, что тоже не заметили прихода ненавистной им лесовички.

  Она стояла притихшая, ушедшая в себя, в ожидании нового появления огненной змеи, так поразившей ее воображение. Что это могло быть - Ксаня не знала. Она ничего подобного не видела еще в своей жизни. Не видела она к таких вкусных яств, под тяжестью которых ломились столы, окруженные пирующими. Бедняжка! Ей, не евшей, кроме похлебок и каши да корок хлеба с молоком и картофелем, ей казались все эти пироги, свинина и пряники у ребят поистине царским угощением. К тому же она была голодна сегодня более чем когда-либо. Длинная двойная прогулка из усадьбы в лес и обратно не могла не поспособствовать назойливо развивающемуся с каждым мгновением аппетиту. Слюнки текли у Ксани, и запах жареной свинины щекотал обоняние; под ложечкой сосало... Чтобы не видеть всех этих соблазнительных вещей, она прижмурила даже веки... Но ненадолго. Одна-две минуты - и глаза ее широко открылись, тихий, чуть слышный крик вырвался из груди.

  Что-то необъяснимое творилось перед ней. В воздухе вертелось огненное колесо. Вертелось с неописуемой быстротой, рассыпая вокруг себя звезды и искры, искры и звезды, без счета, без числа... Что-то стихийно прекрасное было во всей этой быстро вращающейся массе огня, до того прекрасное, что Ксаня не выдержала и, вся подгоняемая одним страстным, непреодолимым желанием узнать, во что бы то ни было узнать, что это такое, забыв угрожающую ей опасность быть узнанной, ринулась вперед и в одну секунду очутилась перед чудодейственным колесом, мечущим одновременно и искры, и звезды, и пламя. Огромными глазами, расширенными от изумления и восторга, Ксаня смотрела, не отрываясь...

  Ей казалось, что какая-то тайная сила движет невидимой рукой колесо и что вот-вот из самого пламени покажется дух огня, царственный и прекрасный, в огненной тиаре, с мечом в руке.

  Она забылась до того, что перестала сознавать действительность. Пылкое воображение молодой дикарки, не видевшей в своей лесной трущобе ни фейерверка, ни бенгальского огня, создавало Бог весть какие фантазии и легенды... Но вот пламя уменьшилось, ослабло и с шипением, выбросив из себя целый сноп искр, погасло разом...

  Между тем желтый бенгальский огонь, зажженный на смену красному, озарил местность еще ярче, еще светлее. Стало разом светло, как днем. Осветились лица пирующих, осветились их праздничные яркие одежды, осветились снующие между столами, в ожидании подачек, ребятишки... И все сразу заметили Ксаню, не ожидавшую в эту минуту такого предательства света.

  - Лесовичка! Глядите! Лесовичка, братцы, вылезла из своей норы! Лесовичка здесь! Лесовичка! - послышались тут и там голоса не то изумленных неожиданностью, не то злорадствующих и ребятишек, и взрослых крестьян.

  "Уйти... убежать скорее... пока не поздно!" - вихрем пронеслось в голове Ксани, и она уже метнулась было в сторону, с явным намерением привести в исполнение свою мысль.

  - Куда, колдовская девчонка! Удирать? Нет, шалишь, не уйдешь!

  И огромный парень, тяжело поднявшись с края стола, как из-под земли вырос перед Ксаней.

  Словно по мановению незримой руки все повскакали со своих мест. Ребятишки с визгом окружили девочку и, приседая, пища и ломаясь, прыгали и вертелись вокруг нее. Взрослые не отставали от них. Глухая ненависть к матери Ксани, которую они считали за колдунью, теперь обрушилась на дочь.

  - Приползла-таки, ведьмина дочка, - послышался негодующий возглас рослого парня. - Притащилась на праздник, ишь ты!.. Глазищами так и водит, что пойманная сова!.. А ну-ка, робятишки, поучите-ка ее! Хорошенько проучите ведьмину дочку, чтобы прошла у нее охота из своей норы выползать!

  Сказав это, огромный парень отошел в сторону. На его месте очутились до полутора десятка маленьких фигурок, кричавших, визжавших и хохотавших без удержу.

  Ксаня хорошо знала всех этих Машек, Акулек, Васек, Тришек и Анюток. У нее с ними не раз происходили стычки в лесу. Не раз, преследуемые ею, бежали они врассыпную. Теперь все они жаждали только выместить на "поганой лесовичке" все свои обиды...

  Как запуганный зверек, прижатая к стволу дерева, стояла посреди всей этой толпы Ксаня. Озаренная догорающим пламенем бенгальского огня, она в самом деле казалась не обыденным, а скорее каким-то сверхъестественным существом. Ее волосы сбились; алый платочек упал с них во время бега, и пышные, черные, блестящие космы сыпались ей пушистыми прядями на лоб, щеки и грудь. Черные, огромные, ослепительные глаза сверкали. Мелкие, блестящие зубы до боли закусили пурпурную нижнюю губу.

  В ней в эту минуту было, более чем когда-либо, что-то дикое, странное и хищное...

  Дети густой цепью окружили ее со всех сторон. Смуглые, загорелые ручонки потянулись к ней, глазенки сверкали торжествующей злобой. Старшие, успевшие наесться и напиться до отвалу, предвкушая интересное зрелище, поджигали ребят. Вино сделало свое дело. Головы затуманились от спиртных паров.

  - А ну-ка, сунься!.. Она те отделает!.. Она те покажет!.. Тронь-ка ее!.. Небось, боишься? А ну, а ну, Сенька! Либо ты, Анютка! Э-эх - куды ж вам!.. Каши мало ели... Небось, поджали хвосты!

  Так говорил маленький, приземистый мужичок, которого недавно только лесничий оштрафовал за порубку леса и который рад был отомстить теперь ни в чем не повинной девочке.

  Анютка и Сенька были двое самых сильных и самых отчаянно смелых ребят в деревне и кичились своей силой.

  - Сильны-то сильны, да не больно-то горазды, коли лесовички боязно стало, - подзадоривал детей пьяный мужичонко.

  Анютка, на два года старше Сеньки, одних лет с Ксаней, так вся и вспыхнула.

  Упрек пришелся ей не в бровь, а в глаз.

  - А коли так, так гляди ж на меня, дяденька Семен!

  И, прежде чем кто-либо мог выговорить слово, она, дико взвизгнув, подскочила к Ксане и, схватив ее за волосы, изо всей силы дернула их.

  Лесовичка испустила дикий крик, крепко схватила за плечи Анютку и оттолкнула ее с такой силой от себя, что та отскочила шагов на пять и грохнулась оземь, ударившись головой о пень.

  - А-а-а-а! - не то стоном, не то грозящим криком пронеслось в толпе.

  - Доченька моя... Родная моя! Убила тебя!.. Как есть убила до смерти подлая лесовичка! Как есть до смерти! - слышался причитывающий голос бабы Авдотьи, матери Анютки.

  И хотя Анютка сейчас же поднялась на ноги и снова рвалась вперед, к лесовичке, Авдотья причитывала над дочкой, как по покойнице, воя и раскачиваясь из стороны в сторону всем телом. Вдруг, озаренная какой-то внезапной мыслью, она кинулась в самую середину толпы и завизжала пронзительно и резко:

  - А? Робя! Да что же это значит? А? доколи терпеть будем? А? Она наших детей портить станет... а мы кланяйся да терпи... Ейная мать колдунья была, некрещеная сила, ведьма! Своей ворожбой беды насылала, людям болести, скоту падеж... И доченька тоже будет... Постойте... наплачемся, ей-ей! Дождемся! Во! Увидаете! Детей спервоначалу наших перебьет, а там за нас!.. Ой, моченьки моей нет!.. Терпеть невмоготу... Лесовичка, как есть лесовичка! И глазища, как у дьявола, горят!.. Ох, ох, чур меня, чур!

  И, плюнув в сторону, Авдотья усиленно закрестилась широким истовым крестом.

  Ксаня стояла молча, гордо закинув голову. Глаза ее сверкали.

  - Ты это что же, а? Ребят наших зашибать насмерть стала, а?.. - раздался голос одного из наиболее подвыпивших крестьян, подскочившего к Ксане близко-близко.

  Толпа всколыхнулась...

  Все, и старики, и женщины, и дети, придвинулись к гордо стоявшей девочке, устремившей свой огненный взор на взбешенную толпу.

  - Лесовичка и впрямь! Посмотрите, глазища, как плошки, горят, что у кошки! - послышался чей-то тоненький возглас. - Ведьма, как есть ведьма!

  - Ведьма и есть! - подхватили другие, а один прибавил: а что, братцы, слыхал я, что от ведьмы только огнем спастись можно.

  - Вестимо огнем, только огнем! - послышались то тут, то там пьяные голоса. - Коли ведьма, к примеру сказать, сгорит сейчас же; коли христианская душенька - не обожжется ни единым пальцем... Уж верно так!.. От старых людей слыхали...

  - А что, братцы, коли попытать, а? Толкнуть лесовичку в огонь, и коли того, ну, сгорит, значит, о дьяволом знается, человеческому роду первый враг, - а коли здрава и невредима выйдет, так, значит, того - можно и отпустить на все стороны... А?

  Страшными, зловещими звуками пронеслось это предложение подгулявшего мужика.

  Будь крестьяне трезвые, они, несмотря на свое суеверие, вряд ли бы отважились на такое дело. Но разгоревшиеся от вина головы соображали туго. Водка - злая сила человечества. Водка превращает народ в зверя. Она делает самых кротких - неистовыми, самых тихих - отчаянными. Водка заставляет человека забывать свое человеческое достоинство и делает его безумным, беспощадным и жестоким.

  И у сильно уже подвыпившей толпы созрело ужасное решение. Не в меру выпитая водка делала свое дело.

  Неистовствовавшая в воплях и причитаниях мать Анютки подбавляла, как говорится, масла в огонь, громко выражая свою ненависть лесовичке.

  - Детей она портит!.. По матери пойдет!.. Скот валить станет!.. Вот увидите скоро!.. Помянете меня!..

  Несколько человек потрезвее пробовали, было, уговаривать, успокоить разбушевавшуюся толпу и удержать ее от безумного поступка, но их перекричали другие...

  В углу поляны к празднику была наскоро сложена огромная кирпичная печь. В ней пекли пироги для соневских мужиков. Печь, накаленная докрасна, зияла огненной пещерой среди уголка луговой площадки. Около нее сновали две бабы, стряпухи, из крестьянок, повязанные платками, с раскрасневшимися лицами, похожие на двух жриц огня, священнодействующих подле кровянисто-огненной пещеры.

  Точно по команде повернулись головы крестьян к этой печи.

  Словно одна и та же мысль пронизала мозг всех мужиков и баб, озлобленных, негодующих и исступленных.

  - Вот... вот... - послышалось из толпы неуверенным, срывающимся звуком... - Вот, вот... испробовать надо-ть бы. Ефим верно сказывал: коли христианская душенька, Господь не попустит, огонь не сожжет, коли ведьма, дьяволеныш, лесовичка... туда ей и дорога!

  - Туда и дорога! - не то простонала, не то ахнула толпа и придвинулась к Ксане, окружив ее со всех сторон.

  Сердце замерло в груди Ксани. Лицо мертвенно побледнело... Колючий холодок прошелся по ее телу зябкими мурашками. Смертельная опасность встала перед ней...

  В глухой деревне, отстоявшей от города около ста верст и более семидесяти верст от станции, где дикий и невежественный народ еще слепо и глухо верил в русалок, леших, упырей и домовых, нельзя было ждать пощады для бедной девушки, которую считали за ведьму, за колдунью; в особенности нельзя было ждать пощады теперь, когда винные пары кружили всем головы. Ксаня сознавала это.

  Правда, у этих людей нет прямого намерения лишить ее жизни; они просто хотят только испытать, лесовичка ли она. Но как "испытать" - огнем!

  Испытать!

  Ксаня отлично знает, что значит это "испытание". Из их угрожающих криков она поняла все!.. Какой ужас! О, зачем она пришла сюда!

  Если бы она умела молиться, она бы молилась... Но о Боге Ксаня имела какое-то странное, неопределенное понятие. Василий говорил ей: "Бог это сила и высота! Кто Ему молится и просит Его, тому Он помогает, потому Он Милосерд"... Но она не умеет молиться... Ее никто не учил... Ее душа такая, как и у птицы... Темная, маленькая душа...

  А крики растут... Крестьяне кричат, точно стараясь перекричать друг друга... Их голоса зловещи... С их криками сливается визг детей и баб и так и сверлит уши...

  Взглянула Ксаня на небо... Вызвездило оно... Миллиарды звезд на нем, ласковых, кротких... А над ними Бог! Там над звездами Его престол - так Вася говорит... Видит ли Он ее? И если видит - поможет ли ей, Ксане?

  А может быть, не только Он, и мама видит... Может, и мама, и ее мама там, на небе, между ангелами или среди звезд... Ведь умерла она, наверное, умерла... Коли нет целых двенадцать лет весточки от нее - значит, умерла мама... Умерла и... обратилась, может, в ту далекую звезду и светит, и смотрит, и видит...

  - Мама! Мама! - помимо воли отчаянно крикнула Ксаня и протянула руки к небу.

  - Ишь ты! Заклинает... маму кличет... Ну, берегись, робя!.. Сейчас явится бесова ведьма дочку выручать, - неистово гаркнул чей-то нетрезвый голос, покрыв своим зычным звуком все остальные голоса.

  - Ну, робя, тащи девчонку к огню!.. Поглядим, пойдет ли ведьма-матка доченьку спасать...

  Анютка первая подскочила к Ксане.

  - Иди, поганая лесовичка! - толкнула она ее от дерева.

  Толкнули и другие. Забежали сбоку, сзади и, толкая все вперед и вперед, тащили ее прямо к печи...

  Напрасно благоразумные, более трезвые из крестьян громко увещевали остальных не брать на душу греха... Темная сила торжествовала...

  Ксаню тащили...

  Она не упиралась, не протестовала, она не боялась даже... Звезды улыбались ей издали, кивали, словно шептали:

  - Ничего, девочка, ничего!.. Скоро, скоро соединишься с мамой!

  Но что это?

  Какой свет! Какое пламя!

  Ксаня взглянула вперед и обмерла. Огненная пещера была теперь в двух шагах от нее. Какой жар!.. Какое прожигающее даже на расстоянии пламя.

  Ксаня дико вскрикнула и попятилась.

  - Нет! Нет, ни за что! Не ведьма я! Не лесовичка! Пустите! Пустите!..

  - А вот увидим! Испытаем! Господь не попустит, коли права! Лезь сама в огонь, что ли! - кричат десять голосов в самое ухо Ксани со злобой и ненавистью.

  Замерла Ксаня... Ни чувств, ни мыслей... Один сплошной ужас... Пестрят одежды, белеют лица - не разобрать... Смертельный ужас покрывает все... А пламя рвется из жерла, горючее, стихийное...

  Еще минута - и Ксаня, подхваченная руками десятка освирепевших, пьяных мужиков, будет брошена в самое жерло...

  Вдруг какой-то странный, тонкий, нежный, но громкий и властный голос раздается позади толпы:

  - Пустите меня, пустите!

  И две женщины с усилием проталкиваются. Одна высокая, костлявая, в наколке на седых волосах; другая - молодая, вся в белом, вся прелесть и воплощение семнадцатилетней весны.

  - Что за шум? Что случилось?

  И молодая девушка, опираясь на руку своей компаньонки, пробравшись сквозь толпу крестьян, очутилась лицом к лицу со стоявшей перед печью Ксаней.

  - Что ты, девочка? Зачем ты тут? Зачем? И что вы хотите с ней делать? - строго обратилась она к стоявшим вокруг крестьянам.

  Последние молчали, смущенно поснимали шапки, картузы и, почесывая затылки, молча и сконфуженно глядели на молодую девушку.

  - Что же случилось, наконец? Говорите же! - обратилась она к рослому, почтенному старику крестьянину, который все время удерживал своих односельчан от безумного поступка.

  - Да что, матушка Наталья Денисовна, графинюшка молодая! - произнес старик, смущенно переминаясь с ноги на ногу. - Очертели людишки... Бог весть что задумали... Вот оно - вино-то!.. До чего не доведет...

  И слово за слово он рассказал о случившемся.

  С пылающими щеками молодая графиня слушала старика. Лишь только рассказ дошел до своего трагического конца, она схватила Ксаню, прижала ее к себе и громко крикнула, обращаясь к крестьянам:

  - Дикие!.. Слепые!.. Жалкие люди! И этот ребенок, эта прелестная девушка могла... могла... внушить... вам...

  Она не договорила, и целый поток слез хлынул из ее глаз.

  Несколько минут она молчала, не будучи в силах произнести ни слова. Старая компаньонка шептала ей что-то на ухо по-французски. Графинюшка молча изредка кивала ей своей золотистой головкой.

  И вдруг выпрямилась, точно стрелка, вся такая нежная, странная, воздушная. Подняла руку, махнула ею. Все стихло точно по волшебству... Все притаились, чуть дыша, приготовляясь слушать эту белую девушку, казавшуюся полночной грезой в ее бальном платье из газа и кружев.

  - Темные вы, темные люди... - зазвенел ее нежный как звон ручья голосок, - неужели вы верите, что существует на свете какая-то нечистая сила, какие-то злые духи, домовые, лешие? Неужели никто вам не разъяснял, что все это суеверные предания? И как только могли вы подумать, что именно в этой бедной девочке скрывается какая-то нечистая сила и что она способна причинить вам зло?

  Крестьяне слушали молча, с низко опущенными головами. Никто не решался возразить молодой графинюшке, иные, сознавая свою неправоту, другие - прямо из уважения.

  - Ступайте по домам, - продолжала между тем белая девушка. - Ступайте и благодарите Бога, что Он не допустил совершиться страшнейшему преступлению, которое навсегда осталось бы на вашей совести... Какое счастье, что я поспела вовремя!

  И она махнула рукой смущенным, переконфуженным крестьянам.

  - Ужасно! - обращаясь по-французски к своей компаньонке, произнесла она вздрагивая. - Как еще темен наш народ!.. Просто уму непостижимо!..

  - Не волнуйтесь, дитя мое, обратим лучше внимание на девочку! - тихонько, успокаивающим тоном, произнесла француженка.

  - Да! Да! Бедное дитя! Подумать страшно, что случилось бы с него, если бы мы не подоспели вовремя! - ответила, вздрогнув, графинюшка и, еще крепче прижав Ксаню к себе, прошептала:

  - Пойдем, девочка, не бойся, я отведу тебя к нам... Ты успокоишься у нас, бедная моя голубка!

  Голос графинюшки был так ласков и нежен, так непривычно нежен для слуха Ксани, что она с готовностью решила бы следовать за этой златокудрой красавицей не только в дом, но и на край света.

  Не говоря ни слова, она пошла за графиней, но вдруг зашаталась. В голове помутилось, в глазах пошли огненные круги, и, прежде чем кто-либо мог подхватить ее, Ксаня тяжело рухнула на землю.

  - Ей дурно! - воскликнула молодая графиня и быстро нагнулась к Ксане, которая в глубоком обмороке лежала распростертая у ее ног.

  - Поднять ее осторожно и отнести в усадьбу, в мою комнату... За мной!.. - повелительными нотками приказала Ната.

  Несколько крестьян вышли вперед, подняли бесчувственную Ксаню и понесли ее со всей осторожностью следом за молодой графиней и ее гувернанткой, в графскую усадьбу.

  

  

  

  

  Глава VII

  

  

   Золотая неволя. Первые тернии

  - Тише! тише, ради Бога!.. Не испугайте ее... Она спит. Обморок перешел в сон...

  И молодая графиня Ната, точно белая волшебница, встала между лежащей на турецкой оттоманке Ксаней и появившимися на пороге комнаты людьми.

  Их было пятеро.

  Граф Денис Всеволодович Хвалынский, высокий, изящный господин о чуть седеющей шевелюрой, во фраке и белом галстуке и, рядом с ним, хрупкая, изящная, стройная, красивая женщина, вся окутанная в облака белых воланов, рюшей и кружев.

  Это была графиня Мария Владимировна.

  Толстая, неуклюжая и рыхлая женщина лет пятидесяти в лиловом платье и черном переднике, Василиса Матвеевна, воспитательница графини и ее младших детей, теперь исполняющая роль экономки и домоправительницы графов, стояла немного поодаль за своими господами. Ее бывшие воспитанники остались на пороге. Двое детей, близнецов по двенадцатому году, брат и сестра, Наль и Вера, были хрупки, миловидны и изящны, как две дорогие фарфоровые статуэтки. Волосы девочки, уложенные на затылке в какой-то замысловатый узел, струились вдоль спины и плечей красивыми пепельными волнами, в то время как у мальчика, подстриженные в кружок, они вились затейливо вдоль матово-белого, совсем нетронутого загаром лица. Черты лица обоих детей были тонки, с неуловимой печатью надменности, присущей аристократам.

  В комнате царил полумрак. Японский фонарик обливал ее таинственным светом, голубовато-прозрачным, как лунное сияние в летнюю ночь. Откуда-то издали, сладко замирая, неслись звуки бального мотива...

  Графиня неслышной, быстрой походкой первая приблизилась к дивану, взглянула на распростертую на нем девочку и тихо ахнула:

  - Боже мой! Что за очаровательное дитя!

  И, помолчав немного, присовокупила:

  - Завтра же я занесу ее на полотно, да, да, завтра же...

  - Ради Бога, мама, не разбудите ее! - и графиня Ната, усевшись у ног Ксани, умоляюще сложила свои маленькие ручки.

  - Нет, нет! Я только взгляну!.. Посмотри, - обратилась тем же шепотом графиня по-французски к мужу, - посмотри, Денис, что за красота!

  Граф быстро приблизился к оттоманке, взглянул на спящую и тихо вскричал:

  - Это она!

  - Кто она? Кто она? - так и посыпались на него со всех сторон вопросы.

  - Да она! Та, что стреляла в Буланку и спасла меня и Нату в ту грозовую ночь... Не может быть, чтобы я ошибся.

  Граф хотел прибавить еще что-то, но тут же закусил губы.

  Спящая Ксаня проснулась. Огромные, черные глаза ее широко раскрылись и, как две яркие звезды, блеснули в полумраке.

  - Где я? - прошептала она, дико озираясь по сторонам.

  - У друзей! Не бойся ничего. Мы не дадим тебя в обиду, прелестное дитя!

  И графиня Мария Владимировна нежно провела по черным спутанным кудрям девочки своей душистой рукой.

  Ксаня, не привычная к ласке, отодвинулась назад. Потом живо вскочила на ноги и, все еще продолжая дико озираться, проговорила быстро:

  - Пора мне... в лес... дядя хватится... В лес... домой пустите!..

  - О, нет, тебя нельзя пустить одну, дитя! Они опять обидят тебя. Ты останешься с нами. Ведь ты хочешь остаться с нами? - урчал, как ручеек, нежный голос графини.

  - Не хочу! - грубо вырвалось у Ксани, - меня ждет дома хромой Василий... Пора мне, пустите меня!

  - Ах, ай, ай, ай, как стыдно, барышня, господам перечить, - затянула домоправительница Василиса Матвеевна сладким голосом, скашивая на Ксаню свои лукавые глаза. - Надо у господ ручку поцеловать, надо в ножки поклониться господам за то, что призрели господа, из рук пьяной оравы вырвали, а вы, можно сказать, кобенитесь... Ай, как не хорошо, маточка!

  И рыхлая домоправительница закачала неодобрительно своей большой круглой головою.

  Ксаня дико взглянула на нее.

  - Я хочу в лес! - вырвалось у нее из груди недоброжелательно и глухо.

  - Дитя! Милое дитя! Успокойся! - и графиня-мать нежно обняла стройные, сильные плечи лесовички, - твое возвращение в лес теперь немыслимо... Завтра утром мы поговорим с тобою. Эту ночь ты переночуешь здесь. Я так желаю. Так надо... Сейчас нам необходимо спешить к нашим гостям... Молодой графинюшке тоже... Ты побудешь с этой дамой. Ее зовут m-lle Жюли... Лучше всего усни... Сон подкрепляет тело и дает забвение всему дурному... М-lle Жюли, позаботьтесь о прелестном ребенке!

  И графиня, наскоро поцеловав черные кудри Ксани, исчезла за дверьми комнаты. За нею исчезли и все остальные.

  Графиня Ната подошла к девочке, взяла ее за руку и сказала просто:

  - Завтра папа наградит вас. Ведь вы наша спасительница. Завтра же вас отпустят домой. А сегодня потерпите немножко. Вы видите - у нас бал. Надо спешить к гостям... Милочка моя! Не бойтесь ничего! Вы между друзьями. Если бы вы знали, как мать и отец благодарны вам!.. Они не хотят тревожить вас и потому только не упоминают вам об этом теперь.

  - Я не боюсь, - угрюмо буркнула Ксаня, - я ничего не боюсь. Пустите меня в лес, не держите!

  - Нельзя, милая. М-lle Жюли, убедите ее, что этого нельзя, - с каким-то трогательным бессилием прошептала юная графиня и выскользнула за порог, ободряюще и нежно поцеловав при этом Ксаню.

  Старая француженка осталась с Ксанею вдвоем.

  - Вы сирота? - с чуть заметным акцентом произнесла она, желая чем-нибудь развлечь свою необыкновенную гостью.

  Ксаня нетерпеливо подернула плечами.

  - Какое кому дело, сирота или нет? - резко оборвала она.

  - Вы невежливы. Это нехорошо. Нельзя быть невежливой вообще, а тем более с людьми, которые желают вам пользы, - строго заметила француженка.

  - Мне надо в лес! Пустите меня! - прошептала Ксаня с тоской и злобой.

  - Дитя, вы слышали, что говорила графиня? Сейчас вас отпустить нельзя, - и голос гувернантки зазвенел твердой и резкой нотой.

  Ксаня исподлобья взглянула на нее.

  - Все равно уйду! - буркнула она себе под нос. - Что я, цепная собака, что ли?

  И черные глаза угрюмо сверкнули из-под спутанных на лбу кудрей.

  - Вы - злое дитя! Я чувствую, что не столкуюсь с вами. Надо привести гр