Крыжановская Вера Ивановна - Рекенштейны

осоветовать ей беречь себя и хорошенько отдохнуть и вместе с тем просить ее присмотреть за маленьким Лотером.

   - Оставьте сегодня всякую работу: доктор так просил, чтобы вы отдохнули; и в силу участия, которое вы ему внушили, он сделал бы мне сцену, если б узнал, что не исполняют его приказаний, - сказала, смеясь, Элеонора.

   - Ах, доктора всегда преувеличивают. Я чувствую себя вполне хорошо; и если займусь рисованием, это меня развлечет, - отвечала, улыбаясь, Лилия. - Только потрудитесь, баронесса, выбрать, что вы желаете для медальонов: эти группы Ватто, или эти пейзажи, или в последовательном порядке ряд сцен из истории Психеи, например, или же из волшебной сказки, или из басни...

   - Ах, вот хорошая идея! Изобразите басню, или арабскую сказку. Это будет очень оригинально. Сюжет выберите сами; я знаю, что у вас вкус хорош.

   Возвращаясь к тому, что ее более интересовало, баронесса опять стала говорить о Фолькмаре; рассказывала о его успехах в обществе, о его материальном обеспечении и лукаво советовала молодой девушке не пренебрегать такой блестящей победой.

   - Доктор, кажется, слишком легко воспламеняется и, следовательно, способен лишь на мимолетную вспышку; так что гораздо благоразумней не основывать никаких надежд на этой минутной победе.

   - Ну нет, вы ошибаетесь, считая Фолькмара ветреным. Хотя он и друг Танкреда, он очень серьезный и основательный человек. Но кстати, не правда ли, он замечательно красив?

   - Да, он красив...

   Так как Лилия ничего больше не прибавила, Элеонора воскликнула с удивлением:

   - Что вы хотите сказать вашим молчанием? Вы были бы первая женщина, которая находит пятна у этого солнца красоты.

   - Нет, граф бесспорно красив, красив, как статуя, слишком красив, быть может, для мужчины, но совсем не симпатичен. Он, должно быть, ветрен, пресыщен и капризен, словом, слишком проникнут сознанием своих преимуществ. Женат ли он?

   Элеонора, глядевшая на нее с удивлением, расхохоталась.

   - Нет, он не женат. Но мне так смешно сходство ваших мнений друг о друге. Вы находите его антипатичным, а ему вы кажетесь неприятной и мрачной. Так что, конечно, вы с ним никогда не сойдетесь. Впрочем, у Танкреда есть слабость ненавидеть рыжеватых, за что над ним сильно подсмеиваются... Но мне пора ехать; до свидания, милая Нора.

   "Он ненавидит мое воспоминание во всех рыжих, - прошептала Лилия с горькой усмешкой. - Впрочем, он не находит меня больше некрасивой до отвращения, это я видела так же точно, как видела его некрасивую душу из-под этой обманчивой маски классической красоты". Она провела рукой по лбу, как бы желая отогнать докучливые мысли; затем взялась за кисть.

   Мало-помалу она так углубилась в свою работу и в свои мысли, что вздрогнула, как внезапно пробужденная, когда Нани приподняла портьеру и доложила, что пришел доктор. Лилия тотчас встала.

   - Позвольте поблагодарить вас, доктор, за ваш вчерашний визит и за сегодняшний, - сказала она, протягивая ему руку. - Прописанное вам лекарство мне очень помогло. Как видите, я совсем поправилась.

   - Я вижу только, что вы так же деятельны, как и энергичны, - отвечал Фолькмар, садясь к столу и с восхищением устремляя взор на прелестное лицо, которое при дневном свете еще более выделялось нежностью и лилейной белизной. - Вы так еще бледны и слабы, а уже на ногах и за работой. Нет, нет, я скажу баронессе, что вам нужен покой на несколько дней.

   - Бога ради, доктор, не делайте этого, - перебила его Лилия, краснея. - Я здесь не у себя, а на службе; баронесса имеет право на мой труд, и я всегда чувствую себя хорошо, когда могу исполнить обязанности, взятые мною на себя; тогда как всякая излишняя любезность тягостна мне. Если же, однако, вы пропишите что-нибудь для укрепления нервов, я буду вам очень благодарна. В детстве я страдала малокровием, и это, должно быть, еще отзывается во мне.

   - Право! Я бы этого не подумал. Несмотря на прозрачную бледность вашего лица, здоровье ваше мне кажется очень хорошим, исключая нервы, которые надо серьезно лечить.

   Она предложил ей несколько вопросов, касающихся ее положения настоящего и прошлого. Затем, рассматривая нарисованные ею на вазе цветы, сказал:

   - Да вы настоящая художница! Кому вы предназначаете эту прекрасную работу? Но, может быть, это нескромный вопрос?

   - Нисколько. Ваза принадлежит баронессе, и она ее готовит в подарок кому-то. И так как ей самой некогда рисовать, то она просила меня сделать это. Но мало времени, и я должна спешить, чтобы окончить к назначенному сроку.

   - Если тот, кто получит этот дорогой подарок, никогда не видал работ баронессы, то может подумать, что это она рисовала, - заметил доктор, невольно смеясь. - Впрочем, у меня есть предложение. К какому времени ваза должна быть готова?

   - К 25 сентября.

   - Ну, так я угадал. Это подарок Рекенштейну; 25 сентября - день его рождения. Только, пожалуйста, не выдайте меня, - добавил он, заметив неприятное впечатление, произведенное этими словами.

   - Конечно, не проговорюсь. Впрочем, не все ли мне равно, кому мадам Зибах назначает эту работу, - ответила Лилия, победив свое волнение.

   - Но меня удивляет, - продолжал Фолькмар, - что баронесса хочет заставить думать Танкреда, что она сделала такие поразительные успехи. Граф сам прелестно рисует и большой знаток в этом деле.

   Когда доктор ушел, Лилия принялась за кисть, но вдруг, бросив ее на стол, разразилась нервным смехом. "Я рисую подарок Танкреду! Это, право, оригинально. Если бы я могла по крайней мере ввернуть какой-нибудь острый намек в эти картинки". Подумав немного, она поспешно подошла к этажерке и взяла оттуда книгу со сказками в богатом переплете, украшенную множеством гравюр, - воспоминание детства, которое она привезла с собой. - Долго она перелистывала книгу, вдруг насмешливая улыбка озарила ее лицо. "Вот, что мне надо. Калиф, обращенный в аиста, как бы создан для этого случая. Заколдованный калиф вынужден жениться на сове. Я придам ему черты графа; сцены метаморфозы будут очень забавны. Да, я нарисую эту сказку, так как баронесса предоставила мне выбор картинок".

   Элеонора была немного недовольна сюжетом медальонов, находя его странным; но затем изменила свое мнение, решив, что Танкред действительно может быть героем волшебной сказки, что восточный костюм дивно идет ему и что все это презабавная шутка.

   В первых числах сентября баронесса оставила виллу и поселилась в великолепной квартире, которую она занимала на одной из лучших улиц столицы. Теперь у нее было забот более чем когда-нибудь: она устраивала все для зимнего сезона, бегала по магазинам и делала визиты.

   Утром 25 сентября Танкред был у себя в уборной со своим другом доктором. Последний, полулежа на диване, курил сигару, следя глазами за графом, который в щегольском бархатном халате гранатового цвета натирал ароматической пастой свои розовые ногти.

   - Что это ты, Евгений, онемел или мечтаешь о своей бесчувственной Лорелее? - спросил Танкред, поворачиваясь к другу.

   - Нет, я глядел на тебя и меня забавляли твои мелочные заботы о своей особе. Как можно быть таким женоподобным? Ведь на твоем туалете такое множество флаконов, ящичков, щеточек, паст и духов, как ни у одной из самых кокетливых моих пациенток. Ты и так нравишься женщинам.

   - Ах, мне надоело нравиться, но нельзя же, как дикарю, совсем не заниматься собой.

   Нервным движением он оттолкнул щетки и все принадлежности туалета и, запустив руки в волосы, растрепал свою прическу.

   В эту минуту вошел камердинер и подал на маленьком серебряном подносе раздушенную записку.

   - От баронессы Зибах письмо, а подарок, присланный при этом, я поставил в кабинете, - доложил он.

   - Пойдем, Евгений, поглядим, какой новой мазней награждает меня Элеонора, - сказал Танкред, пробежав глазами записку. - И к чему такая хорошенькая женщина увлекается манией к искусствам?

   В кабинете стояло что-то объемистое. Граф снял атласную бумагу, в которую была завернута вещь, и при первом взгляде на вазу с букетом редких цветов он воскликнул с удивлением:

   - С каких пор баронесса сделала такие успехи! Посмотри, Евгений, эти фантастические цветы нарисованы замечательно хорошо.

   Доктор, надев пенсне, рассматривал вазу все с большим и большим вниманием. Вдруг он расхохотался и упал на стул в припадке спазматического смеха.

   - Что с тобой, Евгений? Что ты находишь смешного в подарке Элеоноры?

   Доктор с трудом овладел собой.

   - Во-первых, - сказал он, утирая глаза, - как можешь ты быть наивен, чтобы думать, что баронесса сделалась художницей в несколько месяцев. Но погляди, пожалуйста, на картинки в медальонах. Ха, ха, ха! История калифа, обращенного в аиста и обязанного жениться на сове, чтобы получить свободу. И у калифа твое лицо. Ха, ха, ха!

   И Фолькмар стал смеяться, как сумасшедший.

   Крайне удивленный Танкред наклонился и стал рассматривать картинки, прелестно нарисованные и исполненные юмора. В них были переданы все перипетии этой интересной сказки.

   Сначала был изображен калиф с визирем в момент, когда они покупают у разносчика волшебную табакерку. Метаморфоза, вследствие которой у визиря от человеческой фигуры осталась лишь одна голова, а калиф важно выступал на ногах аиста, - была полна комизма. Лицо Танкреда, прелестное под восточным тюрбаном, передавало очень верно его мины: небрежность пресыщенного человека, с какой он относился к покупке, его насмешливость, когда он увидел превращение визиря, и, наконец, самой забавное - выражение ужаса и отвращения, внушенные молодому султану необходимостью жениться на сове.

   - Что значит эта глупая шутка? Что за идея была у Элеоноры нарисовать такой вздор? - воскликнул Танкред полусмеясь, полусердясь.

   - Эту вазу разрисовала так неподражаемо хорошо не баронесса, а мадемуазель Берг, - сказал Фолькмар, - я застал ее за этой работой.

   - Знала она, что ваза назначалась мне? - спросил граф, насупив брови и кусая губы. И при этом говорил себе: "Разве я не женат на сове? И это прямой намек. Но как может ей быть известна моя тайна?"

   - Да, - ответил доктор, - я думаю, она знала, тем более что придала герою сказки твои черты.

   - Вот я проучу ее невоспитанную, дерзкую и поставлю на надлежащее место. И Элеонору тоже обличу, - говорил, горячась, Танкред.

   - Как это можно! - перебил его Фолькмар. - Ты хочешь скомпрометировать меня перед баронессой. Она никогда не простила бы мне, что я узнал случайно тайну ее быстрых успехов.

   - Это правда. И не стоит труда терять хоть одно слово из-за такой глупой шутки. Так пойдем ко мне в уборную; я выкурю сигарету, чтобы привести в порядок мои нервы; затем надо будет одеваться: скоро двенадцать часов, а в час придут завтракать товарищи.

   Едва молодые люди расположились на большом турецком диване, как подали другое письмо; но в этот раз едва граф бросил взгляд на адрес, как добрая улыбка озарила его лицо.

   - От Сильвии, - сказал он, поспешно вскрывая конверт.

   - Ну, как здоровье твоей сестры? - спросил доктор, когда Танкред прочитал письмо.

   - Хорошо, слава Богу. Она пишет, что скучает, жаждет жить наконец со мной и приедет в Берлин 20 октября. Так что надо озаботиться приготовлением всего необходимого для нее и для мадемуазель Герберт. Конечно, бедная девочка с ее любящим сердцем и меланхолическим характером чувствует себя одинокой вдали от единственного родного существа.

   - Графиня Сильвия прелестная девочка! И очень жаль, что ее здоровье такое слабое. Внезапная смерть матери должна была произвести на нее потрясающее впечатление.

   Лицо Танкреда омрачилось.

   - Да, бедняжечка вынесла тяжелые испытания. Не знаю, говорил ли я тебе, что первым ударом для нее, сильно отозвавшимся на ее здоровье, была смерть дона Рамона.

   - Я знаю, что твой отчим застрелился, но ты никогда не говорил мне о подробностях.

   - Да, он застрелился, но к несчастью Сильвия из сада, где играла, услышала выстрел; она кинулась в кабинет и нашла отца, лежащим в луже крови и умирающим. Он жил, говорят, еще несколько минут, но Сильвия одна присутствовала при его агонии. Мамы не было дома, а когда они возвратилась, то нашла Сильвию возле тела в состоянии какого-то отупения. Бедный Рамон! Я сохранил о нем самое хорошее воспоминание. Это человек любил меня как родного сына; что касается Сильвии, он боготворил ее. Бедная девочка начинала только что поправляться от этого ужасного потрясения, как внезапно умерла мать. Это привело Сильвию в такое состояние, что я боялся за ее рассудок. Тогда я поселил ее в Биркенвальдене.

   Танкред остановился на минуту и с тяжелым вздохом провел рукой по волосам. Но, стряхнув тяжелые мысли, осаждавшие его, продолжал:

   - Уединение только ухудшило ее состояние. По совету докторов я повез ее в Швейцарию и поместил в пансион в семействе пастора. В этой обстановке она почувствовала себя хорошо и прожила там все время, за исключением коротких наездов в Рекенштейн. Полгода тому назад, когда ее образование было окончено, я отвез ее в Сорренто и оставил там с мадам Герберт, нашей дальней родственницей, очень доброй старушкой.

   - Теперь ты хочешь вывозить ее в свет и выдать замуж?

   - Да, я хочу попробовать развлечь ее светскими удовольствиями, так как она осталась нервной, дикой и склонной к припадкам меланхолии. Ах, Евгений, если бы ты мог вылечить ее! Я был бы даже очень доволен, если бы она поддалась чарующему впечатление, какое ты производишь на своих пациенток, а ты изменил бы свой вкус и воспылал любовью к ней.

   - Как у тебя все скоро! Ты преувеличиваешь неотразимость моей притягательной силы. Но обещаю тебе заняться здоровьем твоей прелестной сестры.

   - Благодарю тебя. Теперь пора позвать Осипа. Сейчас должны съехаться товарищи.

   Обдумав хорошенько, граф не подал виду, что открыл тайну и узнал, кто рисовал вазу. Ограничился лишь тем, что любезно поблагодарил свою красавицу-кузину и восхвалял ее прекрасную работу. Но украдкой он наблюдал за Лилией, в сердце его таилось чувство досады и недоверия к ней. В ее взгляде и улыбке он улавливал порой нечто, возмущающее его, и в редких словах, с которыми он обращался к ней, равно как и в ее коротких возражениях, звучала почти нескрываемая враждебность. Но что более всего раздражало Танкреда, это то, что он чувствовал влечение к этому странному существу: роскошная красота молодой девушки, несмотря ни на что, вызывала его восхищение.

   Фолькмар, следивший за этой тайной враждой, рискнул однажды сказать Лилии:

   - Я бы хотел вам предложить один вопрос, нескромный и даже дерзкий, мадемуазель Нора, но вы ответите мне, если сочтете меня достойным ответа.

   - Спрашивайте, доктор, и если я могу, то охотно отвечу вам, - сказала с улыбкой молодая девушка.

   - Так скажите мне, за что вы ненавидите графа Рекенштейна? Он такой красивый, так полон рыцарских чувств, что сердца всех женщин покоряются его власти: всем по крайней мере он внушает симпатию, исключая вас. И что всего страннее, это то, что чувство враждебности кажется обоюдным между вами.

   Лилия слушала, не обнаруживая ни малейшего смущения; затем, подняв глаза на молодого человека, сказала спокойно:

   - Вы заблуждаетесь, месье Фолькмар. За что бы я могла ненавидеть графа Рекенштейна? А он, полагаю, едва удостаивает замечать мое существование. Но что мне действительно в нем не нравится, это то, что он слишком занят собой, словом, слишком много возлагает на свой алтарь.

   Вследствие тех противоречивых чувств, которые ему внушала Лилия, Танкред стал реже бывать у баронессы, ссылаясь на приготовления к приезду сестры, требующие его наблюдений. Впрочем, дня за три, за четыре до прибытия Сильвии граф и Фолькмар приехали обедать к баронессе, которая открыто поощряла ухаживание молодого доктора за ее компаньонкой и очень часто приглашала его.

   За обедом Элеонора вдруг спросила:

   - Скажите, Танкред, что сделалось с бароном Фридбергом? Вот уже более месяца его не видно. Не болен ли он? Я давно хочу спросить вас об этом и все забываю.

   Насмешливо и с любопытством Танкред взглянул на Лилию, но увидев, что она с самым равнодушным спокойствием продолжает разрезать жареного бекаса, он повернулся к кузине:

   - Ах, Фридберг сделался героем трагикомического приключения. Во-первых, сделался наследником, а во-вторых, с ним стряслась большая беда.

   - И вы называете это трагикомическим приключением?

   - Подождите. Комическое вытекает из трагического. Во-первых, вот уже более месяца, как он приходил, видимо расстроенный, просить у своего командира трехмесячный отпуск и, получив его, он уехал, и мы больше о нем не слыхали. Но вот с неделю тому назад он прислал прошение об отставке; и через брата одного нашего товарища, землевладельца в Вестфалии, мы узнали, что с ним случилось. У Фридберга была очень богатая тетка, от которой он надеялся получить наследство, и в виду этого жил на широкую ногу и тратил деньги без счету. Конечно, он был весь в долгах, но кредиторы ждали терпеливо и любезно, так как тетушка с наследством была больна и со дня на день должна была умереть. Но представьте, что сталось с Фридбергом, когда он узнал, что проклятая старая дева завещала весь свой капитал на благотворительные дела, свой дом - крестнику, а ему - сумму денег, которой хватило только, чтобы уплатить портному и сапожнику. Бедный Карл думал, что сойдет с ума. И послав душу старухи ко всем чертям, решил ехать в Гамбург, где жил его главный кредитор, бывший пивовар, обладатель миллионов, но, несмотря на это, скупой лихоимец. Бедный Фридберг надеялся сговориться с этим мошенником, но тот принадлежит к такому роду людей, которые умеют пользоваться подобными случаями и, как Шейлок, заставляют расплачиваться кусками живого тела. Вчера вечером мы сидим в офицерском клубе, разговариваем, как вдруг к нам врывается Левенталь с криком: "Знаете ли, что Фридберг возвратился женатым!" Левенталя окружили, и он рассказал, что встретил барона выходящим из своего дома под руку с дамой, которую он отрекомендовал как свою жену. Новая баронесса была ни больше, ни меньше, как дочь бывшего пивовара, некрасивая, глупая, маленького роста, толстая и с веснушками по всему лицу. Левенталь говорит, что она очень смешна, а Фридберг имеет вид человека, который перенес тяжкую болезнь. Оно весьма понятно. Бедняга! Ему и не снилось, что его принудят идти на такую торговую сделку. Но как бы ни было, хотя и ценою счастья, честь имени спасена, что все же утешительно.

   При этом рассказе Лилия страшно побледнела, и сердце ее мучительно сжалось. Хотя ее отец и был побуждаем совсем иной причиной, но разве он тоже не воспользовался несчастьем человека, чтобы связать ее судьбу с судьбою этого гордого аристократа, который бежал от нее, пренебрег ею. Подняв глаза, она случайно встретил насмешливый взгляд графа.

   - Вы тоже, мадемуазель Берг, как я вижу, принимаете участие в судьбе бедного барона. Это, правда, ужасно носить в сердце своем идеал, мечтать о счастье и быть вынужденным соединить свою судьбу с уродом и, как каторжному, видеть себя прикованным к нему на всю жизнь.

   - Если чья-нибудь участь внушает мне сожаление, то лишь участь этой бедной женщины, которую отец принудил, быть может, к этому супружеству, лестному для гордости бывшего коммерсанта. Что же касается барона, который своими увлечениями довел себя до необходимости торговать собой, я нахожу вполне заслуженным наказанием его обязательство дать этой несчастной право - дорогой ценой купленное - носить его имя и неразлучно жить с ним. Впрочем, если эта женщина ему так противна, он легко может избавиться от нее.

   - Что вы говорите, Нора, разве каждый способен на убийство! - воскликнула баронесса.

   - К чему убийство? Есть средства более простые, - возразила Лилия, и странное выражение насмешки скользнуло на ее губах. - Например, можно поселить неподходящую супругу в каком-нибудь отдаленном поместье. Или лучше еще поселиться в городе, где никто на знает о совершившемся браке, скрыть, что женат, даже снять с пальца кольца, этот неприятный символ союза, которого стыдишься, и жить весело, выдавая себя за холостого.

   По мере того, как она говорила, густая краска залила лицо графа и тотчас сменилась смертной бледностью.

   - За кого вы считаете офицеров, мадемуазель Берг? - спросил он, задыхаясь от бешенства, и так порывисто поставил на стол стакан, который держал в руках, что тот разбился, и красное вино разлилось по скатерти.

   - Танкред! Танкред! Как можно так горячиться? Мадемуазель Нора пошутила, а вы приходите в ярость, - воскликнула баронесса, которая равно, как и доктор, ничего не могла понять из этой сцены.

   - Вы правы, кузина, я слишком вспыльчив. Но все же, мадемуазель Берг, я советую вам быть осторожнее в словах и не касаться так беспечно чести оскорбительными предположениями.

   Лилия, ни мало не смущаясь, спокойно ответила на это:

   - Извините, граф, если мои слова показались вам оскорбительными. Но я иначе понимаю честь, иначе сужу о том, какую цену имеет человек, который, будучи вынужден нести ответственность за свои увлечения и неудачи на зеленом поле, избирает не бедность и труд, а торговую брачную сделку и, совершив такую спекуляцию, даже не покоряется честно судьбе, но жалуется товарищам на свою горькую долю и стыдится показать ту, которую назвал своей женой.

   Насупив брови, Танкред отвернулся и, почти перебивая речь Лилии, обратился к доктору:

   - Поедешь ты сегодня на вечер к графине Фернер?

   Фолькмар и Элеонора обменялись удивленными взглядами.

   "Решительно эти двое для меня загадка", - сказал себе Фолькмар и стал снова наблюдать за Танкредом.

   После обеда баронесса и граф расположились в кабинете, а Лилия села за рояль и с обычным искусством исполнила фантазию Листа, которую мадам Зибах особенно любила. Фолькмар стоял за стулом молодой девушки, как бы затем, чтобы перевертывать листы, но в действительности, чтобы любоваться прелестным лицом и золотистыми косами, чаровавшими его с каждым днем все более и более.

   Непредвиденное обстоятельство прервало игру. Лакей пробежал по комнате, и по его докладу Элеонора вышла, чтобы в дверях передней встретить входившего прелата.

   - Ах, ваше преосвященство, какая неожиданная для меня радость видеть вас! Я не знала, что вы возвратились из Рима.

   - Я всего несколько дней, как приехал. Но, пожалуйста, не стесняйтесь и главное - не прерывайте артистической игры, которую я слышал, входя к вам, - сказал приветливо прелат.

   Это был человек средних лет, с бледным лицом и с той характерной складкой губ, которая составляет как бы неотъемлемую особенность каждого католического священника.

   Прелат подошел к доктору и графу и дружески пожал им руки; затем его глубокий и пытливый взгляд остановился на Лилии, встретившей его низким поклоном. Когда баронесса представила ее, прелат приветливо просил ее продолжать игру и начать пьесу с начала, так как он очень любит музыку. Затем мадам Зибах увела его к себе в кабинет.

   Лилия послушно села за рояль; но играя, она прислушивалась к разговору, который вели вполголоса за ее стулом Фолькмар и Танкред.

   - Не поедешь ли ты со мной? Я не выношу благочестивых разговоров, в какие Элеонора вдается теперь, - говорил граф.

   - Поедем. Я тоже предпочитаю отдохнуть у тебя в кабинете. Как только мадемуазель Берг кончит, я пойду проститься с баронессой.

   - Иди сейчас, я заменю тебя здесь.

   Фолькмар уступил свое место и направился в кабинет.

   Лилия сделала вид, что не заметила происшедшей смены, и, кончив пьесу, встала.

   - Ах, это вы, граф, благодарю вас, - сказала она с легким поклоном.

   - Да, мадемуазель Берг, это я. Доктор пошел проститься с моей кузиной, так как мы с ним сейчас уезжаем.

   Лилия ничего не отвечала. Она собрала ноты и положила их на этажерку. Танкред, следивший за ней молча, спросил вдруг с некоторым колебанием:

   - Мадемуазель Берг, вы говорите по-итальянски замечательно хорошо; где вы учились этому языку? Не жили ли вы в Монако?

   Она повернулась к нему; ее большие глаза горели лукавством.

   - Нет, граф, я никогда не была в Монако. Но отчего у вас такое предположение? Разве мои неосторожные слова за обедом заставили вас думать, что я в этом городе видела таких мужчин, о каких говорила?

   - Я вовсе не думал об этом разговоре, но начинаю предполагать, что вы упорно ищете ссоры со мной, - сказал он с досадой.

   - Это было бы несовместимо с моим положением подчиненной и не имело бы ни цели, ни причины, - заметила Лилия холодно и направилась в маленький зал, где она вышивала экран.

  

  

   Два дня спустя Танкред сидел со своей сестрой в будуаре, составляющем часть помещения, которое в былое время занимала Габриель. Молодая девушка была еще в дорожном платье и, положив голову на плечо брата, нежно обвившего рукой ее талию, улыбаясь, рассказывала ему подробности своего путешествия и не могла не радоваться, что она снова в родительском доме. Сильвия де Морейра была живым портретом своей матери, а вместе с тем совсем иной. Глубокая грусть, казалось, тяготела на всем ее существе, и в больших синих глазах не было того пожирающего огня, помрачающего ум, того демонического пыла, которые делали Габриэль столь опасной. В Сильвии все дышало простотой, спокойствием и чистотой. Это была идеализированная Габриель.

   - Я тоже, дорогая моя, счастлива, что ты опять со мной, - говорил Танкред, обнимая сестру. - Ты будешь душой этого огромного пустого дома. Мы станем давать балы и пиры, так как я хочу, чтобы ты развлекалась и чтобы к тебе снова вернулась веселость, свойственная твоему возрасту.

   Молодая девушка покачала головой.

   - Нет, нет, я терпеть не могу шума и празднеств. Лишь бы ты был со мной в дни тяжелого настроения моего духа, когда картины прошлого осаждают, преследуют и терзают меня. И ты сам разве не утомился рассеянной жизнью?

   Она наклонилась и пытливым взглядом заглянула в глаза молодого человека.

   - Ты не чувствуешь себя счастливым, Танкред. Ты можешь обмануть свет, но не меня.

   - Сильвия, если ты меня любишь, то клянись, что никогда не выдашь моей тайны, никогда даже не намекнешь о ней, - воскликнул граф с волнением.

   - Что ты говоришь, Танкред? Разве ты можешь навсегда отказаться от обязанностей, которые взял на себя? Ведь ты клялся перед алтарем беречь и любить бедную девочку, которую наша мать лишила честного имени. Мне часто во сне является образ несчастного Веренфельса, и его слова осуждения звучат над моим ухом. Вполне справедливо, что отец потребовал, чтобы ты восстановил честное имя дочери. Быть может, он принудил ее к этому браку. Ведь она бежала от тебя. И это бегство доказывает, что она не глупа, а горда и чувствовала твое отвращение к ней. И какое ее теперь положение: ни девушка, ни замужняя женщина, ни вдова. Как и где скрывается она? Конечно, она не носит твоего имени. Графиню Рекенштейн заметили бы тотчас. Нет, нет, бросая таким образом свою жену, ты поступаешь нечестно, Танкред. И имя Лилии Веренфельс преследует меня как кошмар, как упрек совести.

   - И меня тоже, - сказал граф, бледный от волнения. - Но ты требуешь слишком многого, Сильвия. Неужели я должен еще отыскивать эту безобразную, неуклюжую женщину, при воспоминании о которой восстает все мое существо, неужели должен привезти ее сюда и обречь себя на жизнь с нею, как с женой? Эта жертва превосходит мои силы, несмотря на упреки совести. Я предпочитаю не знать, что с нею сталось, и если она вдруг вынырнет, предложу ей согласиться дружелюбно на развод и обеспечу ее будущность. Если же она так и останется исчезнувшей, то я буду нести, как наказание, мое одиночество и в свете слыть за холостого. Только молю тебя, не напоминай мне никогда того проклятого момента, когда я навесил на себя ярмо каторжника.

   Он вскочил с дивана и с отчаянием запустил обе руки в свои черные локоны, но, встретив тревожный взгляд сестры, постарался овладеть собой.

   - Не огорчайся, Сильвия. Я буду жить для тебя, для твоего счастья: твоя семья будет моей семьей. Я очень богат теперь и могу дать тебе такое приданое, как принцессе. А до тех пор мы будем веселиться. Завтра тебе надо отдыхать, но в в четверг мы поедем к Элеоноре обедать запросто, а пятнадцатого ноября будет твой первый выезд в свет. Это день рождения кузины, и она дает бал. Затем мы будем устраивать празднества, и ты, моя красавица-сестра, будешь изображать хозяйку дома вместо совы, которая догадалась исчезнуть.

   Он привлек к себе молодую девушку, поцеловал и стремительно вышел, чтобы скрыть свое волнение. Но Сильвия понимала состояние души брата и чувствовала, как его горячие губы нервно дрожали, целуя ее. С тяжелым вздохом она закрыла лицо руками, и тихие слезы полились из ее глаз.

   Баронесса приняла графа и его сестру самым дружеским образом. Она была одна и, усадив Сильвию около себя, стала расспрашивать о ее пребывании в Сорренто. Танкред рассеянно шагал по комнате, заглядывая украдкой в рабочий кабинет, смежный с залом. Там обыкновенно сидела Лилия, работая над каким-нибудь артистическим подарком и слушая при этом бесконечные рассказы баронессы о ее успехах и ее туалетах. Но теперь комната была пуста. У окна стояли пяльцы и корзины с шерстью и шелками.

   - Можно поглядеть вашу работу, кузина? - спросила Сильвия.

   - О да, конечно. Пойдемте.

   - Как это хорошо! Совсем как нарисовано, - воскликнула Сильвия при виде бесподобно вышитого рисунка, изображающего Афродиту, выходящую из вод.

   - Правда, красиво? Это экран, который я делаю в подарок бабушке. Мне помогает кончить его мадемуазель Берг, моя компаньонка. Он вообще бесподобная особа, очень деятельная; и что важней всего - умеет держаться на своем месте.

   Пока дамы говорили, Танкред ходил молча по комнате.

   - Фолькмар приедет сегодня? - спросил он, наконец.

   - Конечно. Ведь вы знаете, какой магнит притягивает его сюда. Да вот он, кажется, уже тут, - ответила лукаво Элеонора.

   Действительно, то был доктор, и с его приходом разговор сделался более общим. Но, несмотря на оживленную беседу, глаза молодого доктора беспрестанно обращались к дверям, откуда обыкновенно входила Лилия.

   - Ты прожжешь портьеры баронессы, - заметил Танкред.

   - Я? Чем это? - спросил доктор с удивлением.

   - Чем? Своими глазами, которые так и жгут эту дверь.

   - Боже мой, какое бы это было несчастье, если бы вместо портьеры доктор сгорел бы сам, - сказала, смеясь, Элеонора. - Но ваша пытка сейчас кончится. Вот идет Лорелея.

   Лилия, действительно, вошла в зал. В первый раз она была не в трауре, так как баронесса сказала, что ее вечно черное платье нагоняет сплин. Сильвия не могла оторвать глаз от красивой молодой девушки, которую ей представили как мадемуазель Берг, и сжала ей руку более дружески, чем это допускал этикет. Лилия тоже всматривалась в мадемуазель де Морейра с участием и любопытством. "Вот она, та Сильвия, о которой ей говорил отец в день ее свадьбы - в самый ужасный день ее жизни. Осталась ли она такой же любящей и кроткой, как обещала, будучи ребенком?"

   Тем не менее она была смущена, наконец, упорным вниманием, с каким молодая графиня разглядывала ее. "Отчего она так смотрит на меня?" - спрашивала себя Лилия, недоумевая.

   После обеда Сильвия села возле Лилии и разговаривала с ней, оставив остальное общество и не обращая внимание ни на удивление Элеоноры, ни на неудовольствие своего брата.

   - Ах, как мадемуазель Берг красива и симпатична! - воскликнула молодая графиня, как только села с Танкредом в карету.

   - Она хорошенькая и приличная девушка, но тем не менее я должен тебе заметить, что вовсе не идет, чтобы ты искала исключительно ее общества.

   Последующие дни были очень оживленными. Баронесса была вся поглощена приготовлениями к балу. Танкред делал визиты со своей сестрой, представляя ее во всех семьях, где он бывал; возил ее по театрам, музеям. Молодой человек, казалось, ненасытно жаждал развлечений и шумных удовольствий. Но Сильвия угадывала сердцем, что скрытое раздражение таилось под его наружным весельем. Действительно, граф чувствовал себя несчастным.

   Последнее время он был нервен более чем когда-нибудь.

   Странные намеки, которые он подозревал в словах Лилии, привлекали его внимание к молодой девушке и внушали ему противоречивые чувства. Ее дивная красота очаровала его; мысль, что ей известна его тайна, делала ее почти ненавистной ему.

   Сильвия со своей стороны чувствовала непобедимую симпатию к молчаливой и скромной молодой девушке, глубокий взгляд которой успокоительно действовал на нее. Не раз, когда она приходила и не заставала баронессу дома, она шла к Лилии и проводила с ней целые часы, меж тем как маленький Лотер играл у их ног с хорошенькой болонкой графини.

   Наконец настал день бала. Залы баронессы, артистически декорированные цветами и освещенные а giorno, были уже полны гостей, но Лилия все еще оставалась в своей комнате, чувствуя непреодолимое отвращение к этому балу. Бледная, сдвинув брови, она стояла у окна, прижимая лоб к стеклу и погруженная в мрачные мысли.

   Перед тем молодая девушка долго смотрелась в зеркало, оценивая себя со строгостью равнодушного критика.

   - Стыдился ли бы он теперь вести меня под руку, этот тщеславный и бессердечный человек? Нет, я заметила в его взглядах, что он находит меня красивой, - прошептала она, и отойдя от зеркала, подошла к окну.

   Порывистое вторжение Нани вывело Лилию из задумчивости.

   - Боже мой! Я уже третий раз, барышня, прихожу докладывать вам, что баронесса зовет вас, а доктор Фолькмар пришел узнать, отчего вы не идете. Он ждет вас в коридоре, - говорила, запыхавшись, камеристка.

   Ничего не отвечая, Лилия, взяв свое sortie de bal и веер, вышла из комнаты.

   Прислоняясь к двери, ведущей в столовую, стоял Фолькмар во фраке и белом галстуке. Луч страстного восхищения сверкнул в его глазах, когда он увидел входящую Лилию.

   - Зачем вы избегаете людей и веселья? Должно ли тяжелое прошлое вечно омрачать вашу душу, и разве искренняя дружба не может посеять в ней новых зародышей жизни и надежд?

   Лилия покраснела. Она поняла, что баронесса передала ему ее слова и что он не хочет отказаться от своих намерений.

   - Если обстоятельства таковы, что уничтожают навсегда всякий зародыш жизни, - возрождение невозможно.

   - Нет, нет, молодое человеческое сердце неисчерпаемо-плодотворно. Надо быть только терпеливым и дать прошлому порасти травой, - возразил Фолькмар с веселой улыбкой. - А пока, мадемуазель Нора, позвольте ангажировать вас на следующий вальс.

   Войдя в большой зал, Лилия искала глазами баронессу и не находила ее. Но она тотчас увидела Сильвию: бледная и видимо утомленная, молодая графиня направлялась в соседнее зал. Лилия поспешила подойти к ней, и они обе сели на маленький диванчик, скрытый в цветах.

   - Если бы вы знали, мадемуазель Берг, как этот шум, эта музыка и особенно танцы действуют мне на нервы. А Танкред находит, что это такое удовольствие, к которому я должна привыкнуть. Буду стараться исполнить его желание, но это нелегко дается.

   Затем окинув взглядом Лилию, она сказала улыбаясь:

   - Вы восхитительны сегодня, милая Нора. Я поражена - что же будет с мужчинами? А ваши глаза, ах, ваши глаза! Я не могу на них наглядеться.

   - Я очень рада, что они вам так нравится.

   - Да, они мне нравятся и напоминают кого-то...

   Сильвия вздрогнула, но не окончила фразы, так как в эту минуту доктор и кирасирский офицер вошли в комнату искать своих дам на вальс, который уже начали играть.

   Лилия никогда не бывала на балах и не привыкла к танцам, а потому после нескольких туров с доктором так запыхалась, что попросила его отвести ее отдохнуть немного. Фолькмар был очень рад случаю и повел ее в маленькое зал, приготовленное для карточной игры и никем еще не занятое. Едва они успели сесть, как вошел Танкред, вытирая лицо, разгоряченное танцами. Увидев Лилию, он остановился и окинул пламенным взглядом прелестную молодую девушку. Он не ожидал, что она могла быть до такой степени хороша.

   - Я ищу тебя, Евгений. Графиня Фернер желает говорить с тобой, - сказал он, затем, подойдя к Лилии, проговорил, кланяясь ей: - Позвольте просить вас на тур вальса.

   Лицо Лилии приняло тотчас выражение холодности и враждебности, как бывало всегда, когда она имела дело с Танкредом. Но граф не обратил на это внимания и, не дожидаясь согласия, подал ей руку и увел в зал. Сердце молодой девушки билось так сильно, что, казалось, готово было разорваться. Странное чувство счастья, смешанного с горькой скорбью, теснило ей душу Она бы желала вырваться из обвивавшей ее руки и бежать, бежать далеко от того, кому никогда не хотела сознаться, кто она. На мгновение глаза их встретились; взгляд графа выражал такое искреннее восхищение и так смело впивался в глаза, что она отвернулась, смущенная и взволнованная.

   Красота молодой девушки, танцующей с графом Рекенштейном, обратила на себя общее внимание, и Лилия вскоре была окружена танцорами, несмотря на все свои старания скрыться и не быть вынужденной танцевать. Баронесса заметила ее, проходя мимо, лукаво улыбнулась, увидев Фолькмара, стоявшего позади ее стула, затем затерялась в толпе.

   Кончалась очередная кадриль, когда Лилия услышала какое-то шумное волнение в конце зала. Она поспешила туда. В то же мгновение толпа расступилась и она увидела, что доктор с другим молодым человеком уносили Сильвию, упавшую в обморок.

   - Боже мой! Что случилось? - с тревогой спросила Лилия.

   - Ничего серьезного, надеюсь, - отвечал Фолькмар. - Пожалуйста, помогите мне оказать первую помощь графине.

   Сильвию отнесли в спальню баронессы, где камеристка помогла расшнуровать ее. Лилия натерла ей виски ароматическим уксусом, в то время как доктор давал ей нюхать соли.

   - Это ничего. Она слишком много танцевала для первого раза, и шум бала подействовал на ее слабое здоровье. Будьте так добры, мадемуазель Нора, сообщите графу, что его сестра чувствует себя дурно.

   Лилия поспешила исполнить поручение, но она тщетно обошла все комнаты: Танкреда нигде не было. Не зная, что делать, она пошла заглянуть в комнату возле столовой, куда складывали в этот день все лишнее из других мест. Но едва она приподняла портьеру, как увидела баронессу и Танкреда, который стоял возле нее, обвив рукой ее талию; затем он вдруг наклонился к ней, и звук поцелуя коснулся слуха Лилии. Побледнев, как смерть, молодая девушка замерла на месте. Баронесса не оказывала ни малейшего сопротивления и с увлечением отвечала на его поцелуй. Вдруг граф заметил сверкающий и враждебный взгляд, устремленный на него, и выпрямился, бледнея, меж тем как Элеонора глухо вскрикнула.

   - Мадемуазель де Морейра сделалось дурно, и доктор просит вас прийти к ней немедленно в спальню баронессы, - поспешила сказать Лилия, устраняя таким образом всякое объяснение и, не дожидаясь ответа, выбежала из комнаты.

   Молодая девушка задыхалась от волнения. Она не давала себе отчета, что источником ненависти, бешенства и презрения, которые кипели в ее сердце, была ревность. Она чувствовала лишь неодолимую потребность уединиться, но это желание не могло быть удовлетворено. Она почти бежала по коридору, ведущему в ее комнату, как вдруг едва не столкнулась с доктором, который выходил из комнаты баронессы.

   - Нашли ли вы графа, мадемуазель Берг? Его сестра пришла в себя. Но, Боже мой! Что с вами? - воскликнул он вдруг и подвел ее к лампе, висевшей на потолке. - Вы тоже больны? Позвольте мне дать вам успокоительных капель, так как у вас вид, будто вынесли какое-нибудь потрясение, - добавил он, покачивая головой.

   Эти слова тотчас возвратили Лилии присутствие духа. Подавив энергично бурю, бушевавшую в ней, она отвечала, улыбаясь:

   - У вас странное воображение для человека науки. Я просто устала, так как никогда в жизни не т