Карнович Евгений Петрович - На высоте и на доле: Царевна Софья Алексеевна

justify">   - Бояре хотят произвести между нами розыск и главных виновников казнить смертью, а прочих сослать в дальние города. Хотят они истребить вконец наше стрелецкое войско. Покажем им, что этому не бывать! Пойдем в Кремль, изведем изменников, - говорили влиятельные стрельцы своим товарищам.

   В то время, когда стрельцы готовились двинуться на Кремль, огромная и плотная толпа окружила Александра Милославского, который передавал ей подробности о кончине царевича.

   - Иван Нарышкин*, - рассказывал он, - надел на себя царскую одежду и шапку и сел на престол, при своих сродниках и согласниках, и похвалялся перед ними, что "ни к кому царская шапка так не пристала, как ко мне". Царица Марфа Матвеевна и царевна Софья Алексеевна захватили его в этом воровстве и принялись корить за продерзость при царевиче Иване Алексеевиче, когда тот пришел в палату на учинившийся шум. Как вдруг Нарышкин вскочил с престола, кинулся на царевича да тут же и задушил его!

   То же самое рассказывал другой толпе и Петр Толстой.

   - Вспомните, православные, какой сегодня у нас день! Сегодня ведь празднуется память святого мученика царевича Дмитрия* Углицкого, и сегодня же явился другой царевич-страстотерпец! - говорил Толстой.

   Стрельчихи быстро разносили по слободам страшную весть, и теперь все слухи, которые рассеивали сторонники Милославских, начали громко и с полною уверенностью повторяться на все лады и притом с разными произвольными прибавлениями.

   - Царевич Иван Алексеевич был наш законный государь, никогда он не отказывался от престола, сплели эту молву Нарышкины! Нужно наказать их за все их злодейства! - твердили разъяренные стрельцы.

   С громкими криками, с распущенными знаменами, при грохоте двухсот барабанов и в сопровождении нескольких пушек подходили они к Кремлю с разных сторон.

   Не успевшие сойти еще с Красного крыльца бояре в недоумении от гула набата и барабанов приостановились на площадке лестницы, а бояре, поехавшие прежде них, стали возвращаться назад во дворец.

   - Нет проезда, весь Белый город полон стрельцами! - крикнул воротившийся ко дворцу боярин князь Урусов Матвееву, который хотел было сойти по лестнице, чтобы сесть в колымагу. - Не езди, боярин, плохо будет! Да несдобровать и всем нам.

   Матвеев опрометью кинулся вверх к царице Наталье Кирилловне, чтобы предупредить ее об опасности, за ним в испуге бросились и все бывшие на Красном крыльце бояре, надеясь найти в царских палатах убежище от подходивших к Кремлю мятежников.

   Предуведомив царицу о приближении стрельцов, Матвеев послал за патриархом, приказал бывшему в карауле стремянному полку охранять дворец и распорядился, чтобы немедленно заперли все кремлевские ворота. Но было уже поздно: стрельцы, пройдя Земляной город, плотною гурьбою ввалились в Кремль с неистовым ревом и с оглушительным барабанным боем, и перед опустевшим Красным крыльцом запестрели теперь их алые, синие, малиновые и голубые кафтаны, замелькали разноцветные шапки и заблистали на ярком солнце ружья и копья. Стрельцы, идя на царский двор, разоделись по-праздничному; на многих из них были бархатные кафтаны и цветные сапоги, преимущественно желтого цвета; у некоторых были на кафтанах золотые нашивки и шли через плечо золотые же перевязи, на которых висели бердыши, остро отточенные сабли, изогнутые наподобие полумесяца. Следом за привалившею толпою показались тяжело грохотавшие пушки. Стрельцы, по современному сказанию, стали теперь перед царским дворцом "во всем своем ополчении".

   В воздухе между тем сильно парило, становилось все душнее и душнее, а вдали стала надвигаться на Москву черно-синяя туча. Начали пробегать по временам быстролетные, но все более и более усиливавшиеся порывы ветра, развевая стрелецкие белые с двуглавым орлом знамена и все громче и громче шелестя ими.

   На несколько мгновений все стихло на площади. Стрельцы как будто призадумались, что им теперь делать? Было тихо и во дворце; там слышался только робкий шепот среди бояр и царедворцев, пораженных ужасом. Стрельцы между тем отряжали в царские палаты своих выборных к великому государю.

   - Слушайте, братцы, кого нужно нам потребовать на расправу, - крикнул выступивший вперед стрелецкий выборный Кузьма Чермный.

   - Князя Юрия Алексеевича Долгорукова*, - начал читать он по бумаге, - князя Григория Григорьевича Ромодановского*, Кирилу Полуэктовича Нарышкина, Артамона Сергеевича Матвеева, Ивана Максимовича Языкова, Ивана Кирилловича Нарышкина, постельничего Алексея Тимофеевича Лихачева, казначея Михаила Тимофеевича Лихачева и чашника Языкова. С Лихачевыми и Языковыми нужно нам расправиться за то, что они не берегли здоровья царя Федора Алексеевича, - добавил он и затем принялся читать далее: - Думных дьяков: Иванова, Полянского, Богданова и Кирилова и стольников: Афанасья, Льва, Мартемьяна, Федора, Василья и Петра Нарышкиных*. Так, что ли? - спросил в заключение Чермный окружавших его стрельцов.

   - Так! Так! Они царские изменники и наши недруги, - завопили стрельцы. - Князь Григорий Григорьевич мучил нас в Чигиринском походе*. Боярин Языков всячески притеснял нас, вступаясь за наших начальников!

   В это время солнце все чаще и чаще стало прятаться за обрывками, предшествовавшими по небу набегавшей большой туче. На площади пронесся сильный порыв ветра, подняв густые, высоко взвившиеся клубы пыли. Упало несколько крупных капель дождя, и послышались глухие раскаты грома.

   Не успели еще выборные вступить на лестницу Красного крыльца, как с нее стал спускаться престарелый боярин, князь Михаил Алегукович Черкасский*.

   - Зачем вы, страдники, пришли сюда? - строго спросил он у стрельцов. - Проваливайте отселе, тут вам не место.

   - Небось твое тут место? - насмешливо отозвался один из стрельцов. - Трогают тебя, что ли?

   - Проваливай сам отселе, татарская рожа! - крикнули вдруг другие стрельцы.

   Боярин грозно посмотрел на них, но, прежде чем он успел сказать еще что-нибудь, шелковая ферязь затрещала на нем, и попятившийся от стрельцов боярин в одно мгновение очутился от напора стрельцов на Красном крыльце с оторванным рукавом и располосованной вдоль спины ферязью, возбуждая разодранною одеждою громкий хохот.

   - Видно, и надеть тебе нечего, что в лохмотьях ходишь? Принимайся-ка, боярин, на старости за иглу! - насмехались вслед ему стрельцы.

   Появление Черкасского в изодранной ферязи в Грановитой палате, где собрались и жались в кучку около царя, царицы, царевича и царевны Софьи дрожавшие от страха бояре, возбудило ужас.

   - Не дадут они нам никому пощады! - зловеще вскрикнул боярин князь Одоевский.

   - Сходи ты к ним, князь Василий Васильевич, - сказала царица Наталья Кирилловна, обращаясь к князю Голицыну. - Ты вразумишь их.

   Софья вздрогнула. Она хотела возразить что-то, но удержалась и, отойдя в сторону, встревоженная и взволнованная, присела на лавку.

   - Пойду и молю Бога, чтобы он помог мне моим словом одолеть их безумство! - перекрестившись, сказал твердым голосом Голицын.

   - Стыдно славному стрелецкому войску творить такие бесчинства! - выкрикнул Голицын, став на последней ступеньке лестницы. - Или хотят стрельцы на все Московское государство прослыть изменниками?

   Стрельцы не дали далее говорить Голицыну.

   - Не мы изменники, а вы, бояре, изменники; мы пришли сюда затем, чтобы взять тех, кто извел царевича!

   - Не извели царевича! Милосердием Божиим он здравствует по-прежнему! - отозвался Голицын.

   - Рассказывай! - крикнули стрельцы. - Мы лучше твоего знаем! Убирайся-ка, боярин, подобру-поздорову! Ничего с нами не поделаешь, а станешь долго толковать, так еще хуже будет!

   Без успеха вернулся Голицын с Красного крыльца в Грановитую палату.

   - Пошел бы ты к ним, князь Иван Андреевич, - сказал Матвеев Хованскому. - Авось они тебя послушают.

   - Иди, иди! - подхватили бояре. - Они все тебя любят, ничего дурного с тобою не сделают.

   При появлении Хованского на Красном крыльце прошел на площади между стрельцами одобрительный говор.

   - Зачем вы, ребятушки, пришли сюда? - спросил ласково Хованский, обращаясь к выборным, стоявшим отдельно от толпы. - Нешто мне не верите и через меня бить челом великому государю не хотите?

   - Как не верить тебе! Да трудить тебя, боярин, не посмели, - простодушно отозвались некоторые из стрельцов.

   - Так скажите мне теперь, зачем вы сюда пришли?

   - Пришли мы к великому государю ударить челом, чтобы указал он выдать нам изменников, - отвечали с поклоном выборные.

   - Кто же изменники?

   - Возьми, боярин, эту роспись и представь ее от нас великому государю. Коли ты ее возьмешь, так и выборных мы посылать не станем. По ней он узнает, кто изменники, - сказал Чермный, почтительно подавая Хованскому недавно прочитанную перед стрельцами бумагу.

   Хованский взял бумагу и пошел с нею в Грановитую палату.

   - Вот боярин так боярин! - одобрительно кричали ему вслед стрельцы. - Говорит толком, не грозит, а выспрашивает ласковым обычаем!

   И, говоря это, они разбрелись по площади, терпеливо, по-видимому, ожидая, какой указ даст великий государь по их челобитной.

   В Грановитой палате началось теперь совещание. Царевна заглянула в список, и на лице ее выразилась радость: в росписи не было никого из близких ей людей.

   - Великий государь, - заголосил вышедший на Красное крыльцо дьяк, - указал объявить вам, что тех бояр, которых вы требуете, у него, великого государя, в царских палатах нет.

   - Нет так нет! Мы и сами опосля отыщем, куда они схоронились, а теперь пусть нам покажут царевича; хотим увериться, жив ли он? - заголосили стрельцы.

   Прошло немного времени, и на площадке Красного крыльца показались жильцы с метлами и с корзиною песку.

   - Знать, патриарх хочет выйти, - заговорили стрельцы, так как, по существовавшему обычаю, перед ним всегда мели дорогу и посыпали ее песком.

   Действительно, спустя немного показался протодьякон с большим крестом, а следом за ним, в низком белом клобуке и "пестрой" рясе, медленно выступал патриарх Иоаким. За ним шла царица, с лицом, закрытым фатою. Неровным шагом приближалась она к золотой решетке, отделявшей площадку лестницы от входа, ведя за руку царя Петра Алексеевича, рядом с которым плелся царевич Иван Алексеевич. За царскою семьею нерешительно и робко двигались бояре, а между ними и оборванный князь Черкасский.

   - Вот благоверный царевич Иван Алексеевич! - сказал патриарх, выдвигая его вперед и ставя у самой решетки Красного крыльца.

   - А вот царь Петр Алексеевич! - в смущении проговорила царица Наталья Кирилловна. - Оба они, благостию Божиею, здравствуют, и в доме их нет изменников.

   - Это не царевич Иван Алексеевич! - гаркнул один из стрельцов.

   - Нам нужно его поблизости рассмотреть! - подхватили на площади другие, и при этих криках несколько стрельцов приподнялись на плечах товарищей сбоку лестницы и перескочили за решетку.

   Царица и бояре в страхе попятились назад.

   - Ты ли это, царевич? - спрашивали стрельцы, дотрагиваясь и ощупывая Ивана Алексеевича.

   - Аз есмь и никто не изводил меня, - тихо проговорил царевич.

   - Царевич жив! - крикнули с Красного крыльца смотрельщики-стрельцы своим товарищам.

   - Теперь он жив, а наутро злодеи изведут его! Нужно перебить бояр-изменников! - заревели стрельцы на площади в ответ на сделанное с Красного крыльца извещение.

   Толпа при этих криках сперва грозно заколыхалась на площади. Царица, ее сын, царевич, царевна Софья, патриарх и бояре кинулись в ужасе в царские палаты, тесня и давя друг друга, а ватага стрельцов, наклонив перед собою острые копья, дружным натиском, с оглушительным ревом бросилась на опустевшее Красное крыльцо. В это время загрохотало несколько пушечных залпов, направленных на дворец, и затрещали ружейные выстрелы. Задребезжали и зазвенели выбитые и треснувшие стекла, а испуганные стаи воробьев, голубей и галок взвились над крышею дворца и тревожно заметались под черною тучею. В это же мгновение молния серебристыми зигзагами промелькнула по туче, заволокшей все небо и нагнавшей почти ночную тьму. Ярко освещенная молниею, ревевшая толпа вдруг остановилась и притихла. Все сняли шапки и стали набожно креститься, когда вдруг над головами стрельцов грянул резкий и сухой удар грома, рванул сильный ветер, загудел, завыл и застлал всю площадь высоко взлетевшею пылью. Хлынул проливной дождь, и под шумом разыгравшейся бури толпа с диким завыванием ринулась к царским чертогам.

  

  

   Среди смятения, охватившего Благовещенскую площадь и достигшего уже до порога Грановитой палаты, отважно выступил перед разъяренными стрельцами показавшийся на Красном крыльце боярин, князь Михаил Юрьевич Долгоруков, начальник Стрелецкого приказа.

   - Негодники, изменники! Как осмелились вы ломиться в государево жилище? - крикнул на них Долгоруков. - Прочь отсюда!

   Бессильна и бесполезна, однако, была эта угроза. Заслышав ее, рассвирепевшие стрельцы не только не присмирели, но ожесточились еще более. Они схватили Долгорукова и, раскачав его за ноги, с криком: "Любо ли?" - сбросили с Красного крыльца на копья, подставленные их товарищами.

   - Любо! Любо! Любо! - закричали стрельцы, стоявшие внизу и, подхватив на копья Долгорукова, скинули его с них на землю и принялись неистово рубить его бердышами. Под сильными и остервенелыми ударами стрельцов брызгала во все стороны кровь, отлетали клочки мяса и отскакивали обрубки членов распростертого на земле боярина.

   Не окончилась еще кровавая расправа с Долгоруковым, когда толпа стрельцов, поднявшаяся по другой лестнице, быстро добралась до сеней Грановитой палаты.

   - Остановитесь! Грех и срам вам так разбойничать! - кричал Матвеев, пытаясь удержать нахлынувших стрельцов перед Грановитою палатою, в которой укрылась теперь царица с царем и с царевичем.

   - Нам тебя-то и нужно! - завопили стрельцы, хватая за бороду Матвеева.

   - Не трогайте его!.. Именем Бога прошу вас, оставьте его, - кричала в отчаянии царица Наталья Кирилловна, обняв руками шею старика.

   - Отступись от него, царица! Выдай его нам мирным обычаем, а не то силою отберем его от тебя! - сурово сказал один из стрельцов, отдергивая руку царицы от шеи боярина и отстраняя ее самое от него.

   В беспамятстве она громко зарыдала, а стрельцы мигом оттеснили ее от своей жертвы, втолкнув царицу в Грановитую палату. Они повалили Матвеева на пол и за волосы, за бороду и за руки потащили его к перилам Красного крыльца.

   - Я не выдам его вам! - крикнул боярин, князь Михаил Алегукович Черкасский, бросаясь врастяжку на поваленного Матвеева и силясь заслонить его собою от наносимых ему ударов.

   - Пошел, старина, не мешай! - крикнул какой-то стрелец на Черкасского.

   Он вытащил из-под него Матвеева, а его самого отбросил сильным толчком в сторону.

   - Отпустите его! - закричал умоляющим голосом патриарх, прибежавший на Красное крыльцо.

   Но стрельцы не обратили на этот возглас никакого внимания. Они быстро оттерли Иоакима от Матвеева и, расступившись перед патриархом, пропустили его в Грановитую палату, а Матвеева выволокли на Красное крыльцо.

   - Кидай его вниз! - бешено заревели стрельцы и, раскачав Матвеева, с веселыми криками и с дружным хохотом сбросили его с крыльца на стрелецкие копья.

   - Любо! Любо! Любо! - ревели бывшие внизу их товарищи и, поймав Матвеева на острия копей, сбросили его потом на землю и принялись уже полумертвого рубить, как рубили Долгорукова, на куски своими острыми бердышами.

   - Пора нам разбирать, кто нам надобен! - озлобленно кричали стрельцы, вламываясь в Грановитую палату, но она была пуста; все бояре и царедворцы разбежались, укрываясь где попало. Царица, царь и царевич также скрылись из палаты во внутренних покоях дворца.

   - Сбежали страдники! - злобно кричали стрельцы.

   До тех пор, пока стрельцы не появились на пороге Грановитой палаты, царевна Софья оставалась там, вместе с мачехою и обоими братьями. Она была тверда и спокойна, но уклонилась от всякого вмешательства в происходившие перед глазами ее неистовства. Когда же стрельцы вбежали в Грановитую палату, она протеснилась через толпу и крытыми переходами пробралась в свой терем.

   Следом за нею вбежал туда Голицын. Он был бледен, и, в противность строго соблюдавшегося обычая, на голове его не было высокой боярской шапки.

   - Выйди, царевна, на Красное крыльцо! Попытайся остановить безумных! Они послушают тебя! - торопливо закричал Голицын, падая на колени перед Софьей.

   Царевна равнодушно улыбнулась и положила свои руки на плечи князя.

   - Пусть изведут всех... Был бы только ты жив, князь Василий! - проговорила она и, нагнувшись, поцеловала его в голову.

   Голицын быстро вскочил с колен.

   - Не дивись тому, князь Василий! Приходит конец моей тяжелой неволи. Я вхожу теперь на высоту, на которую возведу и тебя! - проговорила она, страстно смотря на изумленного боярина.

   - Но, царевна... - задыхаясь от волнения, начал Голицын.

   Он не успел договорить, как в переходах, прилегавших к терему Софьи, послышались неистовые крики стрельцов.

   - Они бегут сюда! - побледнев и сильно задрожав, вскрикнула царевна. - Уходи со мною! Я укрою тебя!

   Она кинулась к Голицыну и, толкнув его к дверям своей крестовой палаты, заперла за собою двери.

   - Тут живет царевна Софья, - крикнул стрельцам Кузьма Чермный, войдя с товарищами в терем царевны, - искать нам у нее некого. Не укроет она у себя ни Нарышкиных, ни их согласников.

   Стрельцы, однако, позамялись, не желая обойти без обыска и терема царевны.

   - Нечего здесь времени попусту терять! - прикрикнул строго Чермный. - Других, кого взять нужно, упустим. Ступай, ребята, за мной!..

   Между тем на Красном крыльце толпа стрельцов продолжала неистовствовать, сбрасывая при криках "Любо! Любо! Любо!" своих недругов на подставляемые внизу копья. Такой страшный конец испытали уже стрелецкие полковники Горошкин и Юренев, а также дьяк Иванов и стольник, его однофамилец.

   Другая толпа, забравшись вовнутрь дворца, рассыпалась по всем хоромам.

   - Ищи бояр! - кричали стрельцы.

   И при этом во всех покоях, и даже в теремах царевен, обыскивали чуланы, забирались на чердаки, заглядывали во все углы, тыкали копьями даже в перины царевен, подозревая, что в этих перинах укрывался кто-нибудь; осматривали под лавками и забирали тех, против которых у них была какая-нибудь вражда. Входили они и в дворцовые церкви, копьями шарили под престолами, протыкали их насквозь и сдвигали с места. В особенности доискивались они Нарышкиных, из которых братья царицы Лев, Мартемьян и Федор, а также и отец ее спасались в этот грозный для них день в тереме царевны Натальи, оставшемся, на их счастье, без обыска.

   - Не найдем сегодня, так придем завтра, - угрожали стрельцы.

   - Эй ты, уродина! - вдруг крикнул один из стрельцов, увидев прижавшегося в углу карла царицы Натальи, по прозванию Хомяка. - Ты должен знать, где схоронились царицыны братья?

   - В церкви Воскресения Христова, - пробормотал карлик.

   - Веди нас туда, - потребовали стрельцы и пошли следом за своим провожатым.

   Стуча копьями и гремя бердышами, ввалились они, не снимая шапок, в церковь Воскресения, одну из многих церквей, находившихся в царском дворце. Сурово, казалось, смотрели там на дерзких крамольников потемневшие лики икон и трепетно, от сильного движения воздуха, дрожали огоньки теплившихся лампад. Внушительная обстановка храма не подействовала, однако, нисколько на разъяренную толпу.

   - Обманул ты нас! - крикнули стрельцы на карлу, оглянув кругом церковь и никого не видя в ней, но карла дрожащею рукою указал им на алтарь.

   Мигом распахнули они и боковые двери и царские врата, вбежали в алтарь, сбросили всю утварь с престола, опрокинули его, и тогда под престолом показался бледный, трепещущий средний брат царицы, Афанасий Кириллович.

   - Тебя-то мы и искали! Теперь от нас не уйдешь! - с бешеною радостью завопила толпа и поволокла Нарышкина на церковную паперть. Здесь началась страшная рубка бердышами, и через несколько минут окровавленные куски Нарышкина летели вниз с Красного крыльца при громких раздавшихся на площади криках: "Любо! Любо! Любо!"

   Поутомились наконец стрельцы от своего кровавого и опустошительного набега на царское жилище. День между тем начал склоняться к вечеру, и в ярком блеске заходило весеннее солнце, озаряя своими прощальными лучами ужасающую картину. Страшная буря быстро пронеслась над Москвою, оставив следы в огромных лужах грязи, в которой теперь около царских палат лежали рассеченные и изувеченные трупы. Кроме этих трупов, на Благовещенской и Ивановской площадях валялись убитые или издыхали в муках подстреленные боярские лошади, лежали разбитые и опрокинутые боярские колымаги, а около них были убитые и раненые слуги, сопровождавшие в Кремль своих бояр. Ударив отбой в барабаны, стрельцы принялись расставлять кругом Кремля сильные караулы и оцепили ими его так, что никому нельзя было ни пробраться в него, ни выбраться оттуда. Окружили они также караулами и Китай и Белый город.

   С самого начала мятежа Красная площадь и Лобное место кипели народом, который и в обыкновенное время толпился там с утра до позднего вечера. На этой площади стояли тогда, как стоят и теперь, торговые ряды, а также находились пирожные, харчевни и выносные очаги. Там же были устроены особые палатки, в которых продавали квас и пекли пшеничные оладьи. Особенно много было палаток около церкви Василия Блаженного. Из окон иных харчевен целый день валил дым, так как печи были без труб и дым выходил в окна, а между тем в них без устали жарили рыбу. В этом обжорном ряду, кроме съестной продажи, велась еще и деятельная торговля с рук разными дешевыми вещами, и потому там народу было всегда тьма-тьмущая. Когда раздался барабанный бой и в особенности когда загудел набат на Иване Великом, толпы народа с Красной площади кинулись в Кремль. Они запрудили собою все ворота и частью добрались даже до самого Красного крыльца. Столпившийся здесь народ выражал свое сочувствие стрелецкой расправе, дружно подхватывая крики стрельцов: "Любо! Любо! Любо!" - и в одобрении им высоко над головами помахивая своими шапками.

   - Расступись!.. - вдруг крикнули стрельцы народу. - Давай дорогу, боярин поедет!

   Ужасен был на этот раз боярский поезд: он оставлял за собою широкий кровавый след. Стрельцы волокли по земле через Спасские и Никольские ворота тех, кто были обречены ими на смерть, на Красную площадь и там рассекали их на части бердышами.

   Чернь радостно приветствовала эту расправу, но с особенным восторгом кинулась она вслед за стрельцами, когда они направились разносить Холопий приказ.

   - Ни холопства, ни кабалы теперь нет, и впредь им никогда не бывать! Все теперь люди вольные! Дана всем от нас полная воля, все прежние крепости и кабалы разодраны! - кричали стрельцы, разметывая и выбрасывая из окон разорванные на клочки царские указы, книги и дела ненавистного народу Холопьего приказа. Громко и весело вторила чернь этим крикам, считая себя навсегда свободною от холопской и кабальной зависимости от бояр и богатых людей.

   Во время разгрома стрельцами и чернью Холопьего приказа пронесли мимо него на носилках, связанных из стрелецких копий, труп юноши, иссеченный, облитый кровью, с пробитою головою и с отрубленною рукою.

   - Убили ни в чем не повинного боярина, Федора Петровича Салтыкова, сына Петра Михайловича*, - толковал жалостно народ, шедший впереди, кругом и позади носилок: - Смотри, как всего его искровавили!

   - Такой грех уж вышел, - объясняли стрельцы народу, - метили не на него, он никому зла не сделал, а почли его за Ивана Кирилловича Нарышкина, который был из намеченных, да ухоронился!

   Пришли стрельцы с обезображенным трупом в дом боярина Салтыкова.

   - Помните, братцы, уговор! Только бить смертно, а ничьих домов и ничьего добра не грабить! - кричали они друг другу. - Беда тому, кто чужое возьмет!

   - Помним! Помним! - отзывались в толпе стрельцы и действительно, несмотря на разгул и убийства, нигде не прикасались ни к чьей собственности.

   - Боярина нашего мертвого принесли! Стрельцы убили его! - заголосила прислуга, когда внесли убитого Салтыкова в дом его отца.

   Петр Михайлович в испуге выскочил на крыльцо.

   - Прости нам, боярин! - сказали стрельцы, снимая перед ним шапки. - Слезно мы тебя молим! Ненароком сына твоего мы убили. Не его хотели мы извести, а Ивана Кириллыча, а боярчонок сам к нам под руки подвернулся. Отпусти нам вину, боярин! - повторяли стрельцы, кланяясь Салтыкову в землю.

   Заскрежетал зубами от злобы старый боярин, и горячие слезы покатились у него из глаз, но делать было нечего, нужно было присмиреть.

   - Бог простит! - проговорил он, задыхаясь от плача.

   - Вот так-то будет лучше! Прощай, боярин! Не гневайся на нас, тебя мы не тронем! - кричали стрельцы, выходя со двора Салтыкова.

   - Пойдем, братцы, теперь к князю Юрью Алексеевичу Долгорукову, ведь его сына мы с Красного крыльца спустили. Нужно и у него прощенья испросить! - насмешливо кто-то крикнул в толпе.

   - И то дело, пойдем! - заревела толпа.

   Восьмидесятилетний князь Юрий Алексеевич был разбит параличом и уже давно не вставал с постели. Стрельцы, удерживаясь от шума, тихо вошли в его опочивальню.

   - Отпусти нам, боярин, смерть твоего княжича! С запалу убили мы его и пришли к тебе с повинною! - сказали стрельцы.

   - Знать, на то было попущение Божие! - проговорил притворно-смиренным голосом Долгоруков, стараясь одолеть свою ярость против убийц.

   - Коли не гневаешься на нас, боярин, так докажи, вели угостить! - заявили стрельцы.

   - Прикажу сейчас дворецкому, сам-то я встать не могу!

   - Да и не нужно тебе вставать; по что тебе, старику, трудиться! - подхватили стрельцы. - И без тебя, боярин, мы угощением в твоем доме справимся. Только прикажи. Спасибо тебе! - благодарили стрельцы, расставаясь с Долгоруковым.

   Из княжеского погреба немедленно выкатили на двор несколько бочек водки, пива и меда, и началась шумная попойка.

   - Здравия и многолетия желаем князю-боярину! Милостив он и не злобен!.. - орали стрельцы, выходя после обильного угощения с княжеского двора.

   Не успели они еще отойти далеко от дома князя Юрия Алексеевича, как вдруг приостановились, и среди толпы поднялись сперва оживленные толки, а потом и ужасный шум.

   - Грозить вздумал нам! - неистово завопили в толпе. - Слушайте, братцы, что он говорит! - кричали друг другу стрельцы, указывая на стоявшего посреди них холопа, выбежавшего из дома Долгорукова вскоре по уходе пировавших там стрельцов. - Пересказывай-ка! - крикнули они холопу.

   - Как вы ушли от боярина, - начал холоп, - так прибежала к нему его княгиня и ну плакаться о своем сыне и ругать вас ворами и изменниками. А он-то ей сквозь слезы и молвит: "Не плачь, княгинюшка, знаешь русскую поговорку: хотя-де они щуку и съели, а зубы-то ее целы. Если Бог поможет, - сказал боярин, - то все они, воры и бунтовщики, по Белому и Земляному городам будут перевешаны". Так-таки и сказал. Сам своими ушами я слышал.

   - Вот он каковский! - завопили стрельцы. - Прощает, а сам думает, как бы вконец извести нас! Бери его на расправу!

   С страшным ревом поворотила толпа к дому Долгорукова. Боярин слышал, как стрельцы отбивали ворота и ломились во двор, но он без чужой помощи не мог подняться с постели, чтобы укрыться где-нибудь, а между тем слуги к нему не являлись. Лежа на постели, он творил молитву, когда стрельцы уже не "тихим обычаем", а с шумом и бранью явились в его опочивальню. Короток был их расчет с престарелым боярином. Кто схватил его за бороду, кто за волосы. Сдернули его с постели и поволокли по лестнице. Глухо застучало по деревянным ступенькам его бессильное тело. Стрельцы вытащили Долгорукова на двор, принялись там за бердыши, и мгновенно изрубленное в куски тело боярина было брошено в навозную кучу.

   Другие стрелецкие ватаги чинили между тем беспощадную расправу в иных местах Москвы. Одна из них направилась за Москворечье, убивая на пути встречных служилых людей и тех холопов, которые пытались оборонять своих господ. С веселым разгулом пришла она к Ивану Фомичу Нарышкину и мигом порешила с ним своими бердышами.

   К вечеру стали стихать неумолчно раздававшиеся в продолжение целого дня вопли, крики, барабанный бой и набат, а к ночи в Москве все стихло, перекликалась только стрелецкая стража. Взошел на ясном небе полный месяц. Тоскливо, серебристым светом озарял он Кремлевский дворец, который стоял теперь, окруженный стрелецким караулом, с разбитыми стеклами, вышибленными оконными рамами и с выломанными дверями. При лунном свете еще затейливее, чем днем, представлялась масса строений, составлявших дворец. Разнообразные эти строения частью скрывались в тени, частью резко выдавались, облитые сиянием месяца. Свет месяца то отражался ярким сиянием на вызолоченных крестах, гребнях и маковках, венчавших отдельные здания дворца, то расстилался широкою полосою по белой их жести, придавая странные очертания множеству дворцовых крыш, гладких и чешуйчатых, то покатых, то построенных над башенками и вышками в виде бочек, скирд сена и шатров, с поставленными над ними двуглавыми орлами, львами, единорогами, драконами и флюгерками. На стенах дворца выдавались узорчатые карнизы и лепные надоконники с колонками, столбиками, зубчиками и городками. Дворец казался какою-то беспорядочною громадою, в которой отражалась смесь всего, что только могло придумать самое прихотливое воображение зодчего.

  

  

   Тихо приотворилась дверь из крестовой палаты в опочивальню Софьи, в то время когда царевна, не сняв еще с себя своей денной одежды, задумчиво сидела на постели. При легком скрипе двери она слегка вздрогнула.

   - Знать, Иван Михайлович или князь Иван Андреевич, - подшепнула стоявшая около нее Родилица и, подбежавши к двери, заглянула за нее. - Оба они и есть!

   - Войди, Иван Михайлович, войди и ты, князь Иван Андреевич, - отозвалась Софья, не поднимаясь с постели. - Изморилась я сегодня!

   - Попомнят-таки этот денек Нарышкины! - с выражением удовольствия сказал Милославский, входя в опочивальню. - И завтра опять то же будет.

   - Стрельцы готовы стоять за царевича Ивана Алексеевича, и по чести сказать должно, что с истинною прямотою стоят за него: били только его лиходеев, да и у тех добра не тронули. Поджогов тоже нигде не произвели, да и кабаки целый день почитай что пустыми оставались. Стрелецкое смятение было совсем не то, что мятежи прежнего времени, когда черный народ только и думал о том, как бы награбить, перепиться да пустить "красного петуха" по всей Москве! - докладывал царевне Хованский.

   - А что, князь Иван Андреевич, много на Москве добитых? - не без волнения спросила Софья.

   - Кто их в точности теперь сочтет! Слышно, что из чиновных людей стрельцы за Кремлем убили князя Юрия Алексеевича Долгорукова да за Москворечьем, говорят, изрубили Ивана Фомича Нарышкина; а о здешних ты, я чаю, царевна, сама хорошо знаешь, - отвечал Хованский.

   - Побили бы и больше, да многие успели ухорониться, - прибавил Милославский.

   - Трусы бояре! - с презрением заметила Софья. - Все кинулись вразброд и себя-то отстаивать не посмели!

   - Будешь тут трус, когда бьют беспощадно! Да и кто же не струсил? Вот хотя бы князь Василий Васильевич! Из книг много он о геройстве начитался, а как дело дошло до настоящей расправы, так и он Бог весть где ухоронился! - насмешливо сказал Милославский. - Пойди-ка отыщи его теперь.

   - Князь Василий Васильевич мужественно действовал, - с заметным смущением проговорила Софья, - да и что он один мог поделать!

   - Вот тем-то и все отговариваться станут! - перебил насмешливо Милославский.

   - Ну, а назавтра как? Опять придут стрельцы ко дворцу, как прикажешь действовать? - спросил Хованский царевну.

   Софья призадумалась; заметно было, что она боролась сама с собою.

   - Смешное дело, князь Иван Андреевич, что ты вздумал спрашивать у ее пресветлости, как действовать! Известно, нужно извести всех Нарышкиных! - вмешался Милославский.

   - Нет, Иван Михайлович, не так ты говоришь, - перебила царевна. - Если уже изводить кого-нибудь, так изведите разве только старшего брата царицы. Он прямой мой ненавистник.

   - А с Кириллом Полуэктовичем что же поделаем? - спросил Хованский.

   - Пускай стрельцы потребуют его пострижения, - отвечала царевна, под влиянием кротких внушений, сделанных ей заранее Голицыным.

   - Быть по-твоему, благоверная царевна. Да скажу я тебе, что бы ни произошло завтра, ты не пугайся: ни тебя, ни царевича, ни сестер твоих, царевен, никто не изобидит! - с уверенностью сказал Хованский, уходя от Софьи.

   Между тем в другой части Кремлевского дворца царица Наталья Кирилловна заливалась горькими слезами. Все ей чудилось, что стрельцы снова наступают на дворец, и страшно ей было за своих кровных. При начале возмущения отец царицы с некоторыми из своих родственников укрылся сперва в тереме царевны Натальи, а потом в деревянных хоромах царицы Марфы Матвеевны, примыкавших глухою стеною к патриаршему двору. Их провела туда царицына спальница Клушина, которая одна только и знала, где утаились Нарышкины.

   - Узнают они вас по волосам, - сказал Иван Кириллыч прятавшимся вместе с ним стольникам Василью Федоровичу, Кондрату и Кириллу Алексеевичам Нарышкиным. - Больно длинны вы их носите, остричь нужно! - И он, схватив ножницы, живою рукою остриг своих сродственников.

   Постельница провела их всех в темный чулан, заваленный перинами, и хотела затворить за ними дверь.

   - Не запирай! - крикнул ей молодой Матвеев, сын боярина Артамона Сергеевича. - Хуже наведешь подозрение; скорее искать не станут, коли дверь отворена будет.

   В сильном страхе жались там Нарышкины, когда до них стал долетать сперва гул набата, а потом и барабанный бой.

   - Наступил наш смертный час! Пришел нам конец! - крестясь, говорили они.

   Действительно, вооруженные стрельцы ввалились в Кремль и прямо подошли к Красному крыльцу, отделявшемуся от площади золотою решеткою.

   - Подавайте нам Кирилла Полуэктовича, Ивана Нарышкина, думного дьяка Аверкия Кирилова да дохтуров Степана-жида и Яна! - кричали они.

   Смело, в сопровождении Хованского и Голицына, вышла теперь Софья к волновавшимся стрельцам.

   - Ни Кирилла Полуэктовича, ни Ивана Кирилловича, ни дохтура Степана у великого государя нет! - объявила она.

   - Если их нет, - закричали стрельцы, - то мы придем за ними завтра, а теперь пусть государь укажет выдать нам Аверкия Кирилова да Яна.

   Царевна поднялась наверх. Стрельцы продолжали кричать, требуя немедленной выдачи Кирилова и Яна, и спустя несколько времени оба они, беззащитные и трепещущие, появились на крыльце. Стрельцы встретили их с диким воем и не дали сойти с лестницы, как кинулись на них. Сперва подняли их на копья, потом сбросили вниз с лестницы и тут же, на месте, изрубили в куски бердышами.

   - За Кириллом Полуэктовичем и Иваном Нарышкиным придем мы завтра, - угрожали они.

   Между тем несколько ватаг, отделившихся от толпы, повторяли и сегодня в хоромах царицы, царя, царевича и царевен такой же тщательный обыск, какой производили они там накануне.

   Обмерли и не смели дышать Нарышкины и Матвеев, когда стрельцы проходили мимо того чулана, где они спрятались.

   - Коли дверь отворена, - кричали некоторые из них заглядывавшим в чулан товарищам, - знатно, что наши здесь были и изменников не нашли. Ступай дальше!

   Не все, однако, стрельцы были так доверчивы; некоторые из них тыкали копьями в подушки и перины, не видя, однако, Нарышкиных и Матвеева, притаившихся в это время за приотворенною дверью.

   - Нарышкиных нигде нет! - оповещали стрельцы своих товарищей.

   - Если сегодня их здесь нет, так за Кирилою Полуэктовичем и Иваном Кирилловичем придем завтра! - кричали в толпе и, расставив по-вчерашнему кругом дворца и всего Кремля крепкие караулы, двинулись в Немецкую слободу отыскивать доктора Степана Гадена.

   Сильно переполошились обитатели Немецкой слободы, мирные немчины. Немало жило их там в ту пору, и никто прежде не обижал и не затрагивал их. Занимались они в слободе более всего ремеслами. Жены и дочери их проводили время не по-московски, сидя взаперти, а ходили по гостям и веселились с мужчинами. У немцев бывали пирушки и танцы под веселые мотивы их родного вальса*. Разревелись теперь немки, завидев наступающую на слободу грозную стрелецкую силу. Страх их был, однако, напрасен. Стрельцы не тронули никого из немцев.

   - Никак, братцы, жидовина-дохтур нам навстречу плетется! Харю-то его жидовскую я признаю издалека! - крикнул один стрелец, указывая рукою на нищего, спокойно шедшего сторонкою улицы около домов, с бьющим в глаза еврейским типом лица.

   - Он, проклятый, и есть! - поддакнул другой стрелец, пристально вглядываясь в нищего. - Стой-ка, приятель, ведь ты Степан, или Данила, Иевлич! - заревел он, загораживая дорогу оторопевшему нищему. - Что-то больно скоро ты обнищал?

   Нищий побледнел и затрясся всем телом.

   - Забирай его! - крикнули стрельцы, окружив доктора Гадена, который, проведав еще накануне о возмущении стрельцов и о делаемых ему угрозах, переоделся нищим, запасся сумою и убежал в подгородный лес, а теперь, проголодавшись, пришел в Москву, чтобы запастись чем-нибудь съестным.

   От ужаса у Гадена была лихорадка.

   - Были мы у тебя в доме и нашли там сушеных змей. Зачем их, поганый жидовина, ты сушишь? На извод, видно, православных да на дьявольские чары? - говорили ему стрельцы.

   Гаден невнятно бормотал: "Spiritus armorciae, conserva radicis et cichori", бессознательно твердя латинские названия самых употребительных в ту пору лекарственных снадобий, и растерянным взглядом, точно помешанный, обводил стрельцов, которые привели его в Кремль и сдали там под стражу своим товарищам, находившимся в карауле в царском дворце.

   Несмотря на буйства стрельцов, день 16 мая миновал в Кремле гораздо благополучнее, но зато в стрелецких слободах производилась теперь страшная расправа.

   - Любо ли? - кричали стрельцы, втаскивая на каланчи или высокие сторожевые башни и раскачивая там за руки и за ноги не любимых ими начальников.

   - Любо! Любо! - вопили им в ответ снизу, и при этих криках летели стремглав с каланчей на копья стрельцов несчастные, обреченные на смерть, которых тут же рассекали на части бердышами.

   Наступил третий день стрелецкого смятения, и опять рано поутру загудел 17 мая над Москвою набат, а на улицах раздался грохот барабанов. В одних рубахах и почти все без шапок, но с ружьями, копьями и бердышами, двинулись стрельцы из своих слобод к Кремлю проторенною ими в эти дни дорогою.

   Расположились они опять перед Красным крыльцом и отправили вверх выборных бить челом великому государю, чтобы указал он выдать им Кирилла Полуэктовича Нарышкина, сына его Ивана и доктора Степана.

   Долго медлили во дворце ответом. Наконец на Красном крыльце показалась царевна Софья, но уже не одна, а в сопровождении своих сестер, рожденных от царицы Марии Ильинишны.

   Стрельцы встретили царевну сдержанным ропотом, который, впрочем, затих, когда она заговорила.

   - Для нашего многолетнего государского здоровья простите Кирилу Полуэктовича, его сына Ивана и дохтура Степана, - сказала царевна, низко кланяясь стрельцам; вместе с нею поклонились им и ее сестры. - Пусть Кирила Полуэктович пострижется в монашеский чин, а на жизнь его не посягайте.

   Стрельцы принялись толковать и спорить между собою, а царевны, стоя неподвижно на площадке Красного крыльца, ожидали их решения. Но вот шум затих, и перед толпою стрельцов выступил Чермный.

   - Для тебя, благоверная государыня царевна Софья Алексеевна, - громко сказал он, снимая шапку и кланяясь царевне, - мы прощаем Кириллу Полуэктовича. Пусть идет в монастырь. Любо ли? - спросил он, обращаясь к стоявшей позади него толпе.

   - Любо! Любо! - заголосили они.

   - А Ивана Кириллыча простить мы не можем: зачем надевал он царскую шапку и садился на п