Чарская Лидия Алексеевна - Грозная дружина

гибель Кольца и сорока товарищей. Прогнали и побили татар - и снова все стихло. Снова мирно зажила крошечная горсточка оставшихся победителей в завоеванном Искере. Уже совсем ничтожное число осталось в живых от былой грозной дружины. Лишь полторы сотни из 840 осталось. Остальные частью на поле брани полегли, частью уснули вечным сном под ножами убийц-предателей, частью умерли от тифа и цинги. Но оставшиеся в живых еще более, еще теснее сплотились, готовые умереть друг за друга, готовые в огонь и в воду идти за товарищей своих...

  Знойный день 5-го августа. Хоть и лето на исходе, а парит так, словно жаркий июль на дворе. В Сибири бывают такие дни, колкие, смутные от зноя, душные, без влаги и росы. Степь накалилась, замерла, пожелтела. Ни шелохнет, ни дрогнет ветерок. Зноем пышет небо. На нем темные облачка подымаются медленно, тяжело. Застилается прозрачная синева и не видно почти что голубых промежутков за темными серыми тучами.

  - Гроза будет, - говорит Алеша, глядя угрюмо на небо, придвинувшееся своими тучами к земле.

  Он только что вышел за вал с женою, чтобы пройтись до дождя вдоль глубокого замета к тому клочку землицы, которым пожаловал его Ермак и где теперь проворно собирали сжатые снопы рабочие остяки, торопясь унести их с поля до дождя.

  Молодая княгиня была против обыкновения печальна и грустна в этот душный день. Она рассеянно поглядывала то на степь затуманенным взором, то на небо, грозно хмурившееся над землей. От молодого князя не укрылось это неспокойное состояние жены. Он хорошо знал свою Танюшу, знал, как неутомимо хаживала за больными и ранеными с Агашей его княгиня, знал, как бесстрашна была она во все время осады, принося пищу осажденным к засеке, и не мог понять, почему вдруг приуныла она.

  - Что с тобой приключилось, пташка моя, голубка моя, лебедка белоснежная? - ласково спросил Алексей жену.

  - Я сама в толк не возьму, Алешенька, а только тошно мне, дружочек, так-то тошно, - тихим, упавшим голосом отвечала Таня. - Добро бы недужилось, аль сон какой худой видала... Ништо... А вот сосет мою душу штой-то... И чудится, быдто кто толкает уйти отселе, а кто и зачем не ведаю...

  - Пустое все, - усмехнулся Алеша, - просто соскучилась ты по своим кровным... Дай срок, поймаем Кучумку, и тотчас же с тобой в Сольвычегодск у атамана отпрошусь... Только улыбнись, моя лапушка, повей красным солнышком на меня, - ласково заключил он.

  Улыбнулась Танюша. Прижалась к молодой, сильной груди мужа и замерла счастливая на этой груди.

  Быстрые шаги, приближавшиеся к нем, точно разбудили обоих и оба очнулись от своего сладкого сна. Таня подняла голову, взглянула и тихо вскрикнула.

  Перед ней стояло какое-то подобие человека со сплошной и страшной зияющей раной вместо лица. Одни маленькие глазки были видны в узких щелках, образовавшихся между бурыми припухлостями лба и щек.

  - Што ты, лапушка... Аль Байбакты испужалась?.. Нешто не узнала?.. Наш ведь это мирный казачонок, враг Кучумки, атаману верный слуга... - успокаивал жену Алеша.

  Но не испугалась Байбакты Таня. Она нередко видала шмыгающего по городку-острогу предавшегося Ермаку татарина и привыкла и к обезображенному его лицу. Но сейчас она были далеко от этого страшного лица, далеко от этих маленьких глаз, странно напоминающих ей чьи-то другие глаза, чьи - она не могла припомнить.

  А страшный татарчонок говорил между тем, с трудом выговаривая русские слова:

  - Ступай к князю-вождю, князь-бачка. Скажи атаману-батырю, пришел татарин из улуса, бает, бухарские купцы пришли с тартой, за улусом стоят караваном, ладят сюда, к Искеру пробраться, а Кучум их не пущает... Бухарцы у атамана-батыря помощи просят, буде его милость, Кучумку бы прогнал и гостей бухарских к Искеру провел с товаром... - с трудом произносит свою речь Байбакта.

  - Бухарцев, говоришь, Кучум к Искеру не пущает?! - весь вздрогнув от неожиданности вскричал Алексей.

  - Так, князь-бачка, так...

  - Да где же Кучум-то?

  - Тута, близехонько, за улусом, бачка.

  - За улусом? И ты не сказал про то допрежь всего?! - вне себя от восторга воскликнул князь. - Да ведаешь ли ты, Байбакта, што за такие вести озолотит тебя князь Сибирский!.. Ведь он спит и видит Кучума полонить... Великим жалованием пожалует тебя Ермак, коли проведешь нас к нему в улус... Награда тебе великая будет...

  - Проведу, бачка. А награды мне не треба, окромя головы...

  Чьей головы так и не докончил Байбакта. Только маленькие глазки его сильнее засверкали змеиным огнем. И опять эти змеиные глазки испугали Таню.

  "Вишь, как ненавистен ему Кучумка! Небось, не забудет ему лиха своего!" мелькнуло вихрем в ее красивой головке, и снова упорная, неоднократно являвшаяся к ней мысль пронизала ее мозг:

  "Где же это видала я мальца?"

  Алексей между тем, весь радостный, говорил снова:

  - Сейчас бегу к атаману с весточкой радостной... Пожди, парень, и на твоей улице праздник будет... Большой награды ты стоишь за муки твои... Ишь, на горе тебе испортил обличье Кучум... Ну, да ладно, золотом засыплет за твою весть тебя атаман... Все горе, как рукой, снимет...

  И опрометью кинулся в острого сообщить важную, радостную новость Ермаку.

  Байбакта и Таня остались одни.

  Желая приласкать и порадовать несчастного, жестоко обиженного, юношу, она проговорила:

  - Вот пожди, наградит тебя Ермак Тимофеич, малец, одарит казной и землею. Богатым будешь, Байбакта. Страсть богатым, как сам Карача.

  - Ничего не надо Байбакте, госпожа... Все, что было у Байбакты, все отняли... - глухо произнес татарин.

  - Кто отнял? Кучум?

  - Кучум, госпожа... - и снова сверкнули на Таню маленькие, как у змеи, глазки.

  Вихрем промчалась быстрая мысль в мозгу Байбакты:

  "Што, ежели сейчас убить ее одним взмахом ножа, который затаен у пояса под широкой кожаной добавой" [курткой].

  И небольшая, но сильная желтая рука сжала незаметно рукоятку незримого оружия.

  Но тотчас же новая мысль заслонила первую.

  "Не время еще... Не уйдет и эта... - злорадно мысленно говорила Алызга. - Великий Урт-Игэ требует иной, большей жертвы сейчас. Нечего захлопывать синицу в силки, когда орел гуляет на свободе".

  И снова засверкали ее маленькие, но страшные глаза.

  Жутко стало Танюше наедине с обезображенным, непонятным ей существом, хотя она не догадывалась, кто скрывается под этим страшным обличьем и чем полна почерневшая от жажды мести душа этого существа.

  Постояв немного, Таня поспешила в город, за вал, где уже кипела новая суета и жизнь.

  Пятьдесят смелых, надежных товарищей-казаков отобрал себе Ермак для поимки Кучума. Взял и князя Алексея с собою и других верных дружинников своих.

  Ударили в било на площади. Наскоро собрали круг.

  - Идем, братцы, на поимку Кучумки! - весело и радостно сверкая глазами от одной мысли исполнения своей заветной мечты говорил Ермак. - Тебе, Мещеря, Сибирь поручаю... Ворота накрепко заприте... Не дай Бог пронюхают поганые, што ушел атаман, придут, так встреть поладнее гостей желанных.

  - Встречу, атаман!

  - Взял бы и тебя с охотой, Матюша, да вишь, острог не с кем оставить... Ну, да ладно. От скуки не помрешь, а к ночи назад будем и с Кучумкой пленным. Это уж наверняка, - весело и убежденно слово за словом ронял князь Сибирский.

  - А теперь, братцы, за мною! - и первый вскочил на коня, оседланного предупредительной казацкой рукой.

  Широко распахнулись ворота крепости, вылетел из них маленький отряд. Байбакта ехал впереди, указывая дорогу. Поскакали прямехонько на соседний улус. Но там не оказалось ни Кучума, ни бухарских купцов:

  - Видно, вдоль Иртыша пошли... - рассуждал проводник Байбакта.

  Вернулись обратно. Оставили коней в крепости. Сели в струги и поплыли вверх по Иртышу, прямо к Вогаю.

  Между тем хлынул дождь, гроза разразилась. Ненадолго, однако. Разогнал тучи буйный, свирепый ветер, всклокотал воды Иртыша, запенил потемневшую муть реки. Дневного зноя как не бывало. Ветер все крепчал и крепчал. Казаки выбились из сил грести против течения.

  - Да где же Кучумка-то? Ночь, поди, скоро, а он словно сквозь землю провалился, - недовольными голосами роптали в стругах казаки.

  - Погребем еще, братцы, немного, да и буде... Не найти в эту непогодь все едино поганых... Домой надоть вертаться... Ну, довольно, поворачивай вспять... Утро вечера мудренее. Ужо на заре, при свете, легче будет доглядеть татар... - и Ермак, взяв весло у кормчего, первый повернул ладью.

  Опять загудел, засвистел ветер, опять забурлила река. Черные волны, серебрясь пеною, как грозные, старые духи сединою, метались и бились вокруг челнов.

  Бурлила взбешенная непогодой река. Еще больше притомились казаки. Нет мочи грести далее. Весла повыпали из рук.

  - Неча даром так-то биться, причаливай к островку, робя... Небось, отдохнем за ночь. Утром снова в путь, - скомандовал Ермак.

  Черным мохнатым чудищем выплыло что-то из мрака.

  - Это Вогайский островок... Кругом вода, до берегу далече... Будем как у Христа за пазушкой здеся, никто из татар и не проведает о нас до утра. И сторожей ставить неча... - ободренным голосом, предчувствуя скорый ночлег, а с ним и отдых до самого утра, говорили казаки.

  Бодро выскочили они из стругов и, не раскидывая костра, не поставив обычной стражи, уснули как убитые. Уснул и Ермак, уснул и Алеша, князь Серебряный-Оболенский подле своего начальника и друга.

  Дивные сны снились в ту ночь Ермаку: будто не князь он Сибирский, не атаман бывший разбойничий, а царь могучий всей широкой, многолюдной православной Руси... Сидит он на троне в дворце Кремлевском, золотой венец царский на нем... И кланяется ему народ и чествует его... А за окнами дворца колокола гудят, толпы бушуют...

  Сладок и крепок сон Ермака. И не чует он грозной действительности, что повисла над его головою.

  По-прежнему бушуют грозные воды Иртыша. По-прежнему гуляет по ним буйный ветер и гонит их вправо и влево как беспорядочное, покорное стадо овец.

  Храпят богатырским сном казаки. Утомились, видно, сильно за день.

  Но вот из их числа поднимается с земли темная фигура и неслышно сползает по берегу, к самой воде... Вскочила в челн, оттолкнулась от берега и загребла с усилием веслами в темноте ночи. На противоположном берегу выскочила из челна и, приложив руку к губам, издала резкий, пронзительный свист. В тот же миг словно ожил утесистый берег... Закопошились черные фигуры в темноте ночи.

  - Ты, Алызга?.. - послышался голос из-под навеса шатра, скрытого под утесом в кустах осоки.

  - Я, повелитель, - отвечала вновь прибывшая, - они все спят там, на островке, мертвым сном... Сам Великий Сорнэ-Туром не разбудит их своим приходом... Ты верно напал на след их, могучий хан...

  - Ты помогла мне, Алызга, и хан Кучум наградит тебя за это в лучшие времена. Ты хорошо исполнила выдумку с бухарскими купцами, хорошо заманила кяфыров под наши ножи... Враги в наших руках... Никому из них не будет пощады... - говорил старческий голос.

  - Таузак!.. - крикнул вслед затем хан и из толпы копошившихся в темноте татар вынырнула сильная, рослая фигура князя.

  - Доплыви к островку и принеси мне оттуда какую-нибудь вещь, чтобы я знал наверное о непробудном сне кяфыров.

  - Слушаю, повелитель.

  И вместе с конем ринулся молодой киргиз в бушующие волны Иртыша.

  Он вскоре явился обратно с добычей. Три пищали и три пороховницы унес он из-под бока спавших казаков.

  - Сам Аллах посылает нам милость! - вскричал обезумевший от радости Кучум.

  - Вперед, мои батыри-воины! Во славу Аллаха и пророка и свободной родины идите на кяфыров, не медля, сейчас! - негромким, но сильным голосом произнес слепой хан.

  И как ночные гиены, быстро и бесшумно, скользнули татары по крутому берегу вниз, прямо навстречу бурным, клокочущим волнам.

  Бесстрашно ринулись в черную воду они и поплыли прямо к островку, где спали не чуявшие смертельной опасности казаки.

  Кучум со свитой остался ожидать исхода предприятия.

  Казаки спали.

  Спал Ермак. Тот же сладкий сон ему снится. Народ, ликуя и шумя, приветствует его. Или то не народ шумит, а разгулявшиеся волны Иртыша от непогоды?.. Или еще что другое?..

  Смутно, сквозь сон, чудится ему не то лязг сабли, не то хриплый стон, не то заглушенный, чуть внятный призыв какой-то... Вот крикнул кто-то совсем близко от него... Проснулся Ермак... Протер глаза... Смотрит... Видимо-невидимо копошится народу на островке... Татарская речь, крики, стоны...

  - Сюда, товарищи!.. Ко мне!.. - не своим голосом вскричал князь Сибирский.

  Но никто из казаков не откликнулся на призыв атамана. Все, почти до единого, лежали зарезанные под ножами Кучумовых воинов казаки.

  Один только голос отозвался в темноте ночи:

  - Иду к тебе, атаман!.. Иду!..

  Это был голос любимца Ермакова, князя Алексея.

  Едва успел сообразить что-либо Ермак, как несколько человек татар ринулись к нему. Он выхватил саблю и, размахивая вправо и влево, стал отступать к воде, к челнам, где смутно чудилось ему спасение.

  - Здеся я!.. За мною!.. К реке спеши!.. - послал он хриплым голосом в темноту, надеясь, что казаки-товарищи еще услышат его.

  И снова отбивал удары, разя врагов направо и налево. Несколько трупов уже устилали его путь... Не помня себя замахнулся он на двух последних и, сняв голову саблей с одного, поразив чеканом другого, ринулся к челнам. Но их словно и не бывало у островка. Предусмотрительные татары перерезали веревки и пустили ладьи вниз по реке, чтобы отрезать путь отступающим.

  Тогда, не раздумывая долго, Ермак крикнул:

  - Кто жив, за мною!

  И погрузившись в темные, быстрые воды Иртыша, поплыл к берегу, отчаянно борясь с рассвирепевшею стихией.

  Со страшным рокотом подхватили его волны, пеною и брызгами обдавая его.

  "К берегу... там жизнь... спасение"... - мелькало зарницей в его охваченной ужасом голове...

  Но силы его слабели с каждой минутой. Буйный Иртыш, единственный кто мог состязаться с героем, теперь одолевал его. Тяжелая броня, панцирь с изображением орла - драгоценный подарок Иоанов, - замедляла его движение, затрудняла плавание. Ермак и сам почуял теперь, что стихия сильнее его, что Иртыш одолел человека, что не в силах он более бороться с обезумевшей в своей дикой оргии рекою. Понял это сразу и сразу замер, перестав работать, с помутившимся взором, с потускневшим сознанием в голове.

  "Народное спасибо... Прощение... Почести... Слава... Все кончено... Прости навеки, люд православный"... вихрем пролетела последняя сознательная мысль в его помутившемся мозгу.

  И камнем пошел ко дну великий покоритель Кучумова царства...

  

  9. РОКОВАЯ ВЕСТЬ. - КРОВЬ ЗА КРОВЬ. - В ДАР УРТ-ИГЭ

  Бледный рассвет, сменивший черный мрак густой, ненастной августовской ночи, осветил груду мертвых тел, оставшихся на острове.

  Осветил он и новый город Сибирь, еще не пробудившийся от сна.

  Мещеряк спал сладким предутренним сном, когда шум и говор под окнами разбудили молодого есаула.

  - Вставай, Матюша, што-то случилось у нас... Наши на площадь бегут... - говорил мужу взволнованная Агаша.

  В тот же миг ударило на площади гулкое било и печальным, зловещим звоном понесся призывной его звук.

  Не помня себя, кинулся Мещеряк на площадь, чуя инстинктом страшную беду.

  Кто-то окровавленный, в рваном кафтане, с блуждающим взором, стоял у била, изо всех сил ударяя в него.

  - Ты, Алексей?.. Где же наши?.. Где атаман?.. - срывалось с трепещущих губ Мещеряка.

  Действительно, это был князь Алексей, изорванный, окровавленный, сине-бледный, как выходец с того света.

  - Убиты товарищи!.. Пропал без вести атаман!.. Я один жив остался!.. - мучительным стоном вырывалось из груди юноши. - Собирай круг, Мещеряк... Пущай узнают постигшее лихо все наши...

  Но круг не пришлось собирать. Уже по первому удару била высыпали на площадь остатки дружины.

  Роковая весть страшным налетным вихрем обнесла весь город. Рыдание и плач огласили его. В числе других прибежала сюда же княгиня Татьяна Григорьевна, полуодетая, испуганная и без слов, в ужасе замерла на руках мужа.

  Едва только собравшись с силами, Алексей должен был поведать всю страшную истину сибирцам, - как искали они, очевидно, проведенные вестовщиком-татарином, Кучума, как, притомившись, уснули, как он, Алексей, бежал пешим сюда десятки верст, раненый, окровавленный, в изорванной одежде, весь охваченный тяжелым, смертельно мучительным гнетом потери, как гибли товарищи.

  - Ну, а где атаман? Где князь Сибирский? - в отчаянии и смятении спрашивали казаки.

  Но Алеша не мог ответить, он не видел гибели Ермака.

  - Братцы, на конь!.. На конь!.. Поскачем искать атамана!.. - внезапно нарушил грозную тишину звучный голос Мещеряка.

  И все ожило и закипело. Новая надежда окрылила сердца.

  - Скачем, братцы, на поиски атамана! - повторяло эхо кругом.

  - Стой, ребята. Ин, кто-то мчится по степи... Може вести какие несет...

  И князь Алексей, отличавшийся особой зоркостью зрения, впился глазами в даль. Клуб пыли вился по ней. Какой-то конник спешил к крепости. Вот он ближе, ближе. Теперь уже можно различить и всадника, и коня.

  - Да это Байбакта! - крикнуло несколько голосов зараз.

  - И впрямь Байбакта.

  На мгновение он пропал за высоким заметом и вынырнул снова. Вот влетел, как угорелый, на площадь, врезался в толпу, спешился с коня.

  Его зияющее раной лицо было страшнее прежнего. Оно все подергивалось судорогой, все дрожало. Маленькие, юркие глазки сыпали молнии.

  - Сибирцы, - закричал он звонким женским голосом, и никто не узнал теперь прежних глухих звуков голоса Байбакты, - я принес вам страшную весть... Слушайте все...

  Его обступили в минуту. Бледные, встревоженные лица затеснились кругом.

  - Говори, говори, - кричали казаки.

  - Русские, нет боле князя вашего... Погиб атаман... В Иртыше потонул... Помер... - вырвалось диким, странным звуком из груди вновь прибывшего.

  Толпа замерла на минуту. Потом не то стон, не то вопль огласил площадь.

  - Да лжет он все... Не верь ему, братцы... Допроси хорошенько... - неожиданно, дрогнувшим от волнения голосом прокричал кто-то.

  - Байбакта не лжет... - дико, совсем уже по-женски взвизгнул вестник, - не лжет Байбакта... Сам видал, как боролся атаман с волнами Иртыша, как бился и звал на помощь и как скрылся потом в темные жилища Хала-Турма... Кяфыры, слушайте: нет более атамана, нет есаула, нет лучших ваших товарищей-воев!.. Мертвые они лежат под могучею пятою Урт-Игэ... Прошла ваша радость, кяфыры проклятые!.. Сорнэ-Туром не за вас... Придет Кучум, наш хан и повелитель, возьмет обратно Искер и перебьет вас, собаки... Кровь за кровь... Велик могучий Сорнэ-Туром...

  И Байбакта залился громким, насмешливым, дьявольским хохотом. Багровые раны на лице его налились кровью, глаза выползли из орбит, пена проступила у рта.

  От быстрого движения упала с головы его высокая, остроконечная шапка, и длинные, изжелта темные, прямые волосы рассыпались вдоль плеч и спины.

  - Да это баба, братцы! - одиноко прозвучал чей-то изумленный возглас.

  - Это Алызга! - покрыв его, прозвенел вопль испуга княгини Тани, внезапно, по голосу и волосам узнавшей свою бывшую полонянку.

  - Хватай ее! Измена, братцы!.. - крикнул первый, опомнившись, Мещеряк и ринулся к Алызге.

  Но та быстрее молнии отскочила назад, выхватила короткий, острый нож из-за пояса и, размахивая им над головою, крикнула во весь голос:

  - Смерть и проклятие кяфырам!.. Погиб собака-Ермак!.. Могуч хан Кучум во славу светлого духа!..

  Нож замелькал в ее руках быстрее и, прежде нежели кто успел остановить ее, она очутилась в двух шагах от Тани.

  - Кровь за кровь!.. Умер Имзега - умри и ты! - дико вскрикнула обезумевшая остячка и внезапным взмахом руки занесла свой нож над головою молодой женщины.

  Сильными руками схватил ее сзади за локти вовремя подоспевший к жене Алексей.

  Как змея завертелась в его руках Алызга. Нож выпал у нее из рук, выбитый чьим-то ударом. Два казака с веревками уже спешили к ней, но она изогнулась в три погибели, метнулась, сильным толчком отбросила державшего ее князя Алексея и, быстрее молнии, помчалась к воротам Искера.

  Казаки кинулись за нею. Но Алызга летела, едва трогая землю ступнями ног. Безумие, казалось, придавало ей силу и скорость. Вот остался далеко позади Искер и погоня. Вот уже вблизи сверкает темными струями Иртыш. С быстротой дикой лошади взлетела Алызга на высокий утес правого берега, повисший над рекою и на минуту остановилась, как вкопанная, устремив в пучину реки блуждающий взгляд и громко произнесла:

  - Огевий убит... Имзега тоже... Старый отец погиб под Назымом... Проклятие кяфырам и радость Кучуму... Отомщение покорителям-злодеям Искера... Великий Сорнэ-Туром... я, слабая женщина, сделала, что могла... Радуйся, Ханджар, царевна души моей... Радуйтесь и вы, милые тени Хала-Турма... Смени и ты гнев на милость, великий и грозный Урт-Игэ... Алызга дерзнула отнять жертву у великого... Алызга искупит все... Прими новую жертву и смилуйся над нею, великий Урт-Игэ... И ты, могучий Унотон - дух рек и лесов... И, закончив свою речь глухим, почти сиплым криком, Алызга широко взмахнула руками и прыгнула вниз, прямо в холодные, жуткие воды Иртыша.

   10. ТАЙНА ИШИМСКОЙ СТЕПИ. - ПОСЛЕДНИЕ ДНИ КУЧУМА. - ХАНДЖАР

  А тот, кого оплакивали горькими слезами в стенах Искера, приплыл мертвый 13-го августа 1584 года к Епанчинским юртам. Внук князя Бегиша, татарин Яниш, первый увидел утопленника, закидывая сеть. Увидел золотой орел на кольчуге и латах и, решив, что не простой мертвец-казак перед ним, дал знать о нем Кучуму.

  Велика была радость хана, когда окружающая его свита признала в утопленнике их злейшего врага Ермака.

  Быстро облетела Сибирские степи крылатая весть. Князья татарские и остяцкие съехались поглядеть на мертвого врага. Его тело положили на рундук [возвышенная площадка], и целых пять дней стреляли в него из луков озверевшие от охватившей их жажды мщения воины Кучума. Потом зарыли где-то за улусом, в степи, обобрав догола мертвое тело, и стали делить доспехи. Одному отдали кольчугу, другому кафтан, а саблю с поясом - мурзе Караче, одному из злейших ненавистников покойного Сибирского князя.

  После гибели Ермака осталось только 150 человек казаков в Сибири, вместе с присланными московскими стрельцами.

  Горько оплакав смерть своего князя-вождя, они по обычаю собрали круг и выбрали атаманом Матвея Мещеряка. На этом же кругу решили, что оставаться им в Сибири теперь невозможно. Мирные татары и остяки, проведав об их малочисленности, восстали снова и грозили со всех сторон засевшей в остроге горсточке храбрецов. К тому же Кучум, собрав новые силы, двигался по пути к Искеру.

  И вот 15-го августа казаки оставили Сибирь, сели в струги и поплыли вверх по Тоболу.

  А в опустевший Искер вошел Кучум со своею ратью. Но недолго поханствовал слепой хан в отнятой столице. Пришел снова князь Сейдак, отец которого был убит Кучумом, и отнял престол и города у Кучума, выгнав последнего из его столицы.

  Между тем умер Иоан Грозный. На московском престоле воцарился его сын Федор Иоанович.

  До нового, молодого царя еще не дошла весть о гибели Ермака, но зная о голоде, море и малочисленности казаков в Сибири, он послал им на помощь новый отряд стрельцов, вручив начальство над ними воеводе Ивану Мансурову, а позднее Василию Сукину, Ивану Мясному и Даниле Чулкову.

  Мансуров встретил на реке Туре уходившую из Сибири дружину Мещеряка.

  Горсть храбрецов-покорителей снова ожила духом. Они соединились с царским отрядом и вернулись к устью Тобола, чтобы взять у татар обратно Искер, где ханствовал молодой, смелый и энергичный князь Сейдак, изгнавший Кучума.

  Увидя, что им не легко справиться с Сейдаком, отряд решил выстроить деревянную крепость при впадении в Обь Иртыша и заперся в ней, поджидая на помощь себе другие царские отряды.

  Остяки окружили было эту крепость, захватив с собою своего Белогорского идола в твердом убеждении, что он поможет им победить русских, но пушечный выстрел расщепил остяцкого кумира во время всеобщей молитвы и остяки в ужасе разбежались, отказавшись от приступа на крепость.

  Между тем другие воеводы царские, Сукин и Мясной, на берегу Туры основали город Тюмень, вместо прежнего татарского улуса Чингия, а воевода Чулков заложил в 1587 году город Тобольск, неподалеку от древнего Искера. В том же году в Тобольске была выстроена и первая христианская церковь.

  Чулков же, соединившись с воеводой Мансуровым и атаманом Мещеряком, осадил Искер и сделал приступ. В упорной битве был ранен и взят в плен юный Сейдак. Но одновременно погиб под стенами Искера и последний атаман-сподвижник Ермака - Матвей Мещеряк.

  Отбитый Искер, однако, не привлекал более русских и они оставили его, населив Тобольск, новую столицу Сибирского царства.

  А Кучум все держался в Ишимской степи. Подкрепляемый постоянно новыми шайками киргизов и ногаев, он ураганом носился по берегам Тобола, жег русские селения, уводил жителей в плен.

  Наконец, воеводе Кольцову-Масальскому удалось в 1591 году истребить конницу Кучума и схватить последних его жен и сыновей в плен. Сам Кучум успел и на этот раз бежать.

  Царь Федор Иоанович предлагал Кучуму богатое жалование, милости, города и селения в России, оставляя его с титулом хана Сибирского и только требуя изъявления покорности с его стороны, его переселения в Москву, всячески суля ему свои царские ласки. И жены с сыновьями, московские пленники, склоняли к тому же хана, посылая сказать, что им хорошо и привольно в Москве, - но упрямый хан оставался все тем же непоколебимым и гордым. Он послал ответ царю:

  - Ермак взял силой мое ханство, однако не покорил меня... Не хочу войны с Русью, но требую берега Иртыша в свое владение... Свободным жил - свободным и умру.

  Ночь, таинственная, чарующая летняя ночь - задумчивое продолжение дня, без густой темноты, с голубоватыми отсветами, ровными и прозрачными... Глухо поплескивает обычно тинистый, мутный, безобразный Ишим, теперь весь серебристо-млечный и хрустальный... Полный месяц глядится в его серебряные ночью воды, и расплавленным металлом кажутся они. Голубоватый призрак стоит над степью... Можно различить ландыш, стройный и невинный, под налетной дымкою матовой голубизны белой весенней ночи... Он кажется фарфоровым и хрупким, такой нежный, такой воздушный, словно весь вылитый из сказки и мечты.

  Тот же отблеск мечты, таинственности и сказки как белую невесту нарядил во что-то голубовато-нежное, дымчатое и прозрачное степь.

  Пахнут одуряюще дикие розы и гвоздика. Их сладкий, острый запах повис над серебряным маревом степей.

  Под прикрытием крошечной рощицы стоит кибитка. Лошади распряжены и пасутся на траве. Под навесом кибитки, на груде кошм сидит Кучум, бледный, сгорбленный, одряхлевший. Дорого обошлись его последние скитания по степи обессиленному, измученному, всеми покинутому старику. Дорого обошлись. Один Аллах ведает это.

  Из его воинов часть передалась Сейдаку, прогнавшему его из ханской столицы, часть проклятым кяфырам, отнявшим у него венец, родину и семью.

  - Венец... родину... семью...

  Но не честь!.. Нет, не честь!.. Во имя Аллы он остался тем же гордым степным орлом на воле и таким и умрет. Пусть затравили его как волка кяфыры, - он еще слишком силен и горд, чтобы суметь умереть на свободе. И не совсем еще одинок он, бедный, обездоленный слепец. С ним его Ханджар, его дочь-царевна. Она неустанно бродит с ним всюду. И когда Сейдак, плененный ее красотою, силой оставлял ее в Искере, суля ей свою любовь, почести и богатства, она тайком бежала за своим изгнанником-отцом. Ее братья, мачехи и сестры пользуются довольством, роскошью и ласками белого хана, ей предлагали то же, но она - вольная степная чайка, Ханджар, она - дитя свободной Сибирской степи, она - дочь своего отца. У них обоих словно бьется одно могучее сердце в груди. Нет, или свобода, или смерть - вот главный девиз царевны Ханджар...

  Прошло более десяти лет с тех пор, как она, шестнадцатилетняя девушка, носилась в лихой байге. Но по-прежнему, как степь Ишима или, вернее, как эта хрустальная весенняя ночь, прекрасна Ханджар. Если бы мог видеть слепой старик отец это трогательно-измученное за него душевными муками личико, эти огромные черные, сверкающие как алмазы, глаза, горящие безумной, ненасытной любовью к родине и свободе, эти, без признака румянца, матовые щечки, эти скорбно сжатые гордые уста!..

  Она присела у ног отца. Черные косы упали ей на грудь и плечи и траурной фатою покрыли гибкий, по-прежнему стройный стан. За поясом Ханджар заткнут нож - последний подарок отца.

  - Отец, отец, - шепчет она с непонятной тоской, - не горюй, не печалься, не все еще потеряно для нас... Пускай только пройдут эти светлые ночи: под покровом осенней тьмы я проберусь к русским улусам, отец, кликну клич нашим воинам, нападу с ними на Искер и верну обратно тебе твой трон, твою столицу, - говорит она вдохновенно, ласкаясь к слепому хану.

  Кучум словно ожил. Звучный голосок дочери нежным, целительным бальзамом вливался ему в душу. Но бедный слепой старик был слишком дальновиден и умен, чтобы мечтать теперь о владычестве над Искером.

  - Солнце души моей, лазоревый свет весенней ночи, месяц и звезды одинокой мглы мучений моих, - произнес он, кладя дрожащую руку на черную головку Ханджар, - все кончено для нас с тобою. Моя душа тоскует и болит, что увлек я тебя молодую, полную жизни и сил за собою, черноокая царевна моя...

  - О, отец! - вскакивая на ноги и обвивая его сухую жилистую шею, вскричала Ханджар, - не говори так, ты рвешь мне сердце, отец... Я твоя утеха, единое счастье старости твоей - могла ли я тебя покинуть в твоем изгнании?..

  Она прижималась к его груди, она обнимала его, она заглядывала в его мертвые слепые глаза своими молодыми, жарким очами.

  - Ханджар, сердце мое... - мог только выговорить Кучум и сжал ее в своих объятиях. Слезы градом текли по его лицу.

  А она уже оправилась немного и заговорил снова:

  - На заре приходили к тебе, отец, ногаи и о чем-то говорили с тобою. Зачем приходили они к тебе, отец?

  - Их присылал русский вождь, мое солнце, с новым желанием Белого хана... Я не хотел тебе говорить этого, Ханджар, не хотел травить тебе душу даром... Скрыл от тебя... Но теперь поведаю тебе все, последняя радость жизни моей. Русский воевода от царя послал сказать Кучуму: - пускай предается русским Кучум и первым лицом после царя на Руси будет...

  - А ты... а ты... что ответил на это, отец? - чуть ли не задыхаясь от волнения вскричала девушка.

  - Разве солнце жизни моей не угадывает ответа своего слепого отца? - вопросом на вопрос отвечал Кучум.

  - Знаю, отец... Ты сказал, господин мой и повелитель: "Пусть у русского хана будут другие слуги, но не царю Сибирских степей пресмыкаться у трона русского владыки"... Так ли, отец?

  - Так, Ханджар.

  И оба замолкли. Наступила полная тишина. Степь и ночь притаились за пологом кибитки, и одна, казалось, караулила другую в этот очарованный сказкою час.

  Вдруг чьи-то шаги послышались неподалеку. Зазвучала громкая, непринужденная татарская речь.

  Как подстреленная птица, заметалась Ханджар на подушках кибитки.

  - Сюда идут, отец... Это те же ногаи, что были утром еще в улусе... Сердце чует, с недобрым намерением ищут они нас среди ночи... Бежим, отец, пока не поздно, бежим... - хватая трепещущими, похолодевшими руками руки отца, шептала Ханджар.

  - Поздно, свет очей моих, поздно... - в смертельной тоске прошептал Кучум и выпрямился во весь рост, прижимая дочь к своему сильно бьющемуся сердцу.

  Выхватив нож Ханджар ждала. Ее огромные глаза горели как у волчицы. Как белая летняя северная ночь было бледно ее красивое лицо.

  Ждать пришлось недолго. Шаги приблизились. Голоса зазвучали определеннее, грубее. Чья-то сильная рука рванула полу кибитки, и человек десять ворвалось под ее навес. Ножи и пики засверкали в руках убийц. Зверские лица исказились злорадным торжеством...

  - Не хотел ты, гордый хан, живым предстать перед русским царем, - закричали они, - так мы твое мертвое тело повезем в Москву! - прогремел чей-то злорадный голос и двое здоровых ногаев кинулись на Кучума и в одну минуту покончили с бессильным, слепым, дряхлым стариком.

  - А тебя, царевна Ханджар, мы отдадим московскому царю в пленницы! - послышался вслед за тем другой голос.

  Но с быстротою кошки бросилась вперед Ханджар, размахивая своим ножом направо и налево.

  Стон, вопль, проклятия наполнили кибитку. Две сильные руки схватили ее. Третья - взмахнула ножом над прекрасной бледной головкой.

  - Радуйся, отец, все же свободными предстанем мы на суд Аллаха!.. - успела крикнуть Ханджар и упала бездыханная к ногам уже убитого злодеями Кучума.

  Заветная мечта Кучума сбылась: независимым сыном вольных степей умер могучий, гордый, влюбленный в свою свободу и родину, последний хан Сибирский...

  

  

  

   ЗАКЛЮЧЕНИЕ

  По трупам удалой, грозной Ермаковой дружины проложен был путь к окончательному покорению вольного сибирского юрта. Правда, отошел после смерти молодца-атамана обратно в руки татар покоренный Искер, и долго еще велась война с Сибирью, пока, наконец, улус за улусом, городок за городком, не отошел весь юрт Сибирский в руки его покорителей - русских. И много-много русской крови было пролито в сибирских тайгах, лесах и степях, много храбрецов легло в боях с татарами и другими народами прежнего Кучумова царства, разделяя печальную участь первых завоевателей далекой окраины... Целые века прошли, пока, наконец, Сибирь стала частью русского государства и мощный двуглавый орел принял под свои крылья все народы Сибири, все земли и богатства этого края...

  Но велика была заслуга Ермака перед всею Русью. Он первый, с незначительной горстью удальцов-товарищей, таких же отчаянно смелых и храбрых орлов Дона и Поволжья, проложил победный путь пулями, саблями и бердышами в далекую, чуждую и дикую Сибирь. Он первый рушил могучую ханскую власть властелина вольных Сибирских степей Кучума, первый проник в мраморную грудь каменного Урала и зажег в нем пламень первой русской власти, первое признание владычества удалой русской силы молодецкой.

  Русское имя славой покрыл Ермак. Развеял, разбил с 840 молодцами многие тысячи татар-инородцев этот былой разбойник...

  И не мудрено, что легендарной богатырской фигурой вырос Ермак в сказаниях и былинах русского народа.

  Он народный герой. Мощью русских лесов, гладью рек серебряных, молодецкими звуками поволжских песен веет от могучей фигуры этого народного колосса, этого чисто русского богатыря.

  В г.Тобольске воздвигнут памятник Ермаку, покорителю Сибири, бессмертному герою давней русской старины, вождю грозной дружины. Но крепче тяжелых плит этого памятника, тверже глыбы камня и металла, вылитого на нем, сделан другой. Этот второй памятник не рухнет с веками. Он останется вечно в сердцах русского народа. Этот памятник - любовь народная к храбрецу-атаману, к удалому Ермаку Тимофеевичу, пожалованному князю Сибирскому... Этот памятник - священная память о нем и его сподвижниках...

  Редкий житель Сибири не имеет в своем доме портрета Ермака, редкий житель Сибири не сумеет рассказать славную историю подвига могучего атамана и его грозной дружины. Сами темные урманы Сибирские да дремучие тайги ее поверяют ту быль неустанным рокотом своих могучих дерев... И несет ветер буйный ту сказку-быль, ту правду-сказку по голубым и серебристым рекам за каменный пояс, мимо второго великана Урала, по всей Руси могучей, вширь, вдаль, далеко, далеко...